Под прохладной тенью ветвистых чинар укрылись от знойных лучей солнца два пастуха со стадами овец: Баде и Екка.
Худой, бледный Баде рассказывал товарищу о своих злоключениях, а Екка то внимательно слушал его, то покатывался от смеха.
— Ну, плохо же тебе было в тюрьме, — сказал Екка, переставая смеяться.
— Вот как плохо! — ответил Баде.
— Ради чего же ты решился на воровство?
— Я хотел учиться…
— Что-о?
— Н-нет… ничего…
— Учиться хотел? Ну, брат, плохому же ты делу вздумал учиться.
— Да нет! Э, да ты не поймешь меня.
— Нечего тут и понимать-то.
— Ну, ладно, ладно! Оставим это. Уже похолодало. Видишь, овцы начали пастись. Вон твои отделились. Пойдем.
Они разошлись.
Привольно пасутся овцы в широкой долине.
Жара свалила. Закатилось солнце за горы.
Баде стоял на холме, опершись на посох, и глядел на вершину Казбека.
В мыслях проносилась прежняя жизнь. Вспомнил он, как беззаботно и весело жилось ему с детства вплоть до того, когда он впервые загляделся на вершину Казбека. Пораженный тогда величавой красотой царственной горы, дух его словно пробудился от сна и тревожно заметался, захотел взлететь куда-то высоко, высоко…
Вспомнил Баде неудачи в поисках пути к чему-то высокому, хорошему; вспомнил страдания в тюрьме, ничем не оплаченные, напрасные страдания, и понял он свое бессилие, понял, что отныне он будет жить без высоких надежд и упований.
Горькие слезы ручьями потекли по впалым щекам, и уныло посмотрел он на вершину Казбека.
Арсен Коцоев
ОХОТНИКИ
Рассказ
Тедо и Симон живут рядом. Симону восемьдесят два года, а Тедо девяносто пять лет, но все это приблизительно: ни тот, ни другой из них точно своих лет не знает.
Один раз скажут больше, другой раз — меньше. Симон ходит, опираясь на палку, а Тедо уже без костылей и шагу сделать не может.
Симон устроил у своих ворот скамейку. У дома Тедо лежит камень.
Если погода не очень плохая, старики целыми днями сидят вместе: то у дома Симона, то у дома Тедо.
Если Симон выйдет на улицу первым, то к нему медленно подходит Тедо и садится рядом с ним на скамейку. А если Тедо уже сидит на своем камне, то Симон подходит к другу и садится на землю около него, облокотившись на камень.
Оба старика любят вспоминать молодость, любят хвастаться своим удальством.
Симон говорит:
— Я удалец был в молодые годы! И где только я не бродил: и в стране лезгин, и в стране армян, и даже в Кабарде.
— Кому ты это рассказываешь, Симон! — сердито отвечает Тедо. — Вот я бродил: нет уголка в мире, где я не побывал! Был в Кабарде, Баку, во Владикавказе много раз и даже до Москвы добрался. Вот я был удалец так удалец! Ты это должен знать, Симон!
— Тедо, ты рассказывай это своим внукам, — они поверят, а я твой сосед. Ты ни разу не переправлялся через ущелье Дарьяла! Вот я — другое дело: я столько раз переезжал через него, что даже счет потерял.
Тедо не сердится, — он только меняет свою позу и говорит спокойно.
— Вон, Симон, там, под ореховым деревом, играют ребятишки. Позови их и повтори им то, что сейчас сказал. Они поверят. Если, ты когда-нибудь и ходил по Дарьялу, то это могло быть только тогда, когда по Дарьялу даже и дети могли безопасно проходить.
Так спорили старики о своем удальстве, но дело не доходило у них до большой ссоры; да они один без другого и жить бы не смогли.
Иногда речь у них шла и о царях.
Симон говорит:
— Царей в мире три.
Тедо не соглашается и отвечает:
— Нет, Симон, царей в мире пять.
— Ну, хорошо, пять, но из всех царей самый сильный — русский царь.
— Это верно, Симон, — говорит Тедо и продолжает: — А самый большой помещик — наш князь Гарсеван.
И тут Тедо начинает рассказывать о Гарсеване:
— Раз как-то Гарсеван был в России в гостях во дворце у царя.
— Да нет же, Тедо, не Гарсеван был в гостях у царя, а отец его, Росеб, — возражает Симон.
Но Тедо стоит на своем:
— Опять ты споришь, Симон!.. Слушай, как это было. Царю кто-то подарил коляску с тройкой вороных, царь сел, чтобы прокатиться, но наш Гарсеван остановил его: «Стой царь! — сказал он. — Не садись, коней надо сперва попробовать». Царь послушался Гарсевана и говорит человеку, который подарил коней: «Прокатись в коляске, а я отсюда посмотрю, что за кони». Тот отговаривался, но царь приказал, а слову царскому нельзя перечить. Сел человек в коляску, тройка понеслась, проскакала сто сажен — грянул взрыв!.. И коляска, и кучер, и хозяин коляски, и кони — все превратилось в клочья. Тогда царь посмотрел на Гарсевана и сказал: «Ты меня спас от верной смерти. Бери, Гарсеван, полцарства!» Наш князь ответил: «Нет, не возьму, я спас тебя по дружбе».