— Я тоже думала о мелочах, — сказала девушка. — О том месте, где родилась и выросла. О мои друзьях детства. Никто не знал, ни я, ни даже мои родители, хотя они-то должны были знать, что я — бомба.
— И когда тебе об этом сказали?
— Всего час назад.
— И с тех пор ты думаешь о незаметных мелочах?
— Да. И как ты, я вспоминаю деревья. Птиц и цветы… Когда мое проецирование закончится и я полностью окажусь в кабине, ты выбросишь меня в космос?
— Да.
— Если узнаешь об этом раньше меня.
— Да. Если узнаю об этом раньше тебя.
— Ты не успеешь, — сказала она. — Я узнаю раньше.
— Посмотрим.
— Ты не похож на мужчин Пвалма.
— А ты не похожа на женщин Трана.
— Женщины Трана растут на тех же деревьях, на которых растут мужчины Пвалма.
— Но сначала это было не так, — ответил Кенион. — В начале наши женщины устраивали марши протеста матерей, выступали против войн. Если бы они были вправе решать, то войн больше не было бы, никогда. Они забыли о Зенобии, королеве Елизавете Первой и о Маргарет Тетчер. Возможно, что они просто не хотели вспоминать об этих женщинах. Но как давным-давно записано в книгах, когда-то все равно женщины должны будут решать все. Но к тому моменту женщины изменились, или, может быть, они просто снаружи стали такими, какими прежде были внутри. Но изменились наши женщины или нет — реальность осталась прежней.
— Почему они решили отведать плодов с древа мужчин?
— Такова природа нашего вида.
— Черт тебя возьми, Кенион! — завопила адмирал. — Прекрати болтать с ней!
— Почему я не должен с ней говорить? — спросил Кенион. — Очень скоро, в любом случае, я присоединюсь к сонму Почетных Павших.
Девушка чуть повернулась к своем незримом воздушном кресле, и ему пришлось подвинуть руку, чтобы снова обвить ее бесплотную ладонь.
— Именно так, — сказала она. — Почетных Павших.
— «На поле Фландрии цветет лишь мак среди крестов, стоящих ряд за рядом».
— Там лежат ваши Почетные Павшие?
— Некоторые.
— Но зачем становиться Почетным Павшим?
Он пристально посмотрел на нее. Она была всем, о чем он мог когда-то мечтать, всем, чем он хотел обладать и чего у него не было никогда.
— Они неотъемлемая часть цивилизации. Пока глупцы продолжают вступать в ряды Почетных Павших, остается возможность для других глупцов создавать новые идеологии, за которые пойдут умирать другие глупцы, в будущем.
— Глупцы, у которых не будет выбора.
— Я знаю. Глупцы вроде тебя и меня.
Он сжал ее руку. И ощутил слабое сгущение.
— Нет, — ответила она. — Я еще не полностью тут. Тебе это кажется, потому что сознание опережает ощущения.
Он попытался прикоснуться к ее лицу. И почти ощутил ее.
— Нет! — крикнула адмирал. — Она этого от тебя и хочет!
— Никогда не думал, — сказал Кенион девушке, — что на своей весенней улице повстречаю такую девушку, как ты.
— Прости за то, что я бомба.
— Сирень вся в цвету. А вон там — слива. А вот цветет кизил!
— Мне хотелось бы жить на такой чудесной улице.
Он снова сжал ее ладонь в своей руке. И ощутил, что ее плоть почти тверда.
— Теперь уже скоро, — сказал он.
— Да, уже скоро. После всех этих лет, мы встретились только для того, чтобы тут же умереть.
— Значит, для этого мы прожили свою жизнь.
Кенион отпустил ее руку, закрыл щиток шлема, нажал педаль катапультирования и выбросил ее за борт за секунду до того, как она обратилась красной огненной розой. В красноте цвета ее взрыва он увидел и свою кровь.
Он перешел на ручное управление.
— Кенион, что ты делаешь! — воскликнула адмирал.
— Я — Ветер богов, — ответил Кенион. И изменил курс ракеты-камикадзе.
— Кенион, вернись на прежний курс! Если ты врежешься в Каровин, она взорвется как сверхновая!
— Я — Дыхание Бога, — ответил Кенион и полетел к солнцу.
У шатров Кидарских
Истклиф, владелец богатейших земель на планете Серебряный Доллар, умирает от неизлечимой болезни. Но ходят слухи о чудодейственной силе врачевания местных жителей, темнокожих чирургов. После долгих размышлений Истклиф всё же решился доверить свою жизнь низшей для него расе и отправиться на лечение в местную больницу.
Истклиф шел по реке три дня, прежде чем изначально далекие берега начали сколько-нибудь заметно сходиться. Но даже тогда он не мог быть уверен, сужается ли это река или же глаза обманывают его. Ему требовалось явное доказательство того, что катер движется вверх реке, а не просто стоит на месте, едва перебарывая течение, а если человеку что-то нужно, это зачастую оказывает влияние на то, что он видит — или на то, что он думает, что видит, — в особенности когда он умирает.