— В другой раз…
— Другого раза не будет! — Не очень-то учтиво, но очень уверенно заявила Христина и вдруг перестала жевать. — Слышишь? Что это?
— Гром, как будто… — недоумённо предположил бармен.
Тёмное небо за стеклянными дверями на мгновение озарилось электрическим синим светом.
— Гроза, — без интонации констатировала Христина и отпила кофе. — Будет град или просто дождь?
— Осадки, — зло сказал бармен. — Как вместо мужчин и женщин у нас есть некое народонаселение, а во множественном числе — потребители, и в единственном — электорат. То же самое и с осадками.
— Да, — задумчиво отозвалась Христина, — а ведь я про кару небесную как будто в шутку подумала.
— На кого кара?
— На меня, — Христина посмотрела ему прямо в глаза, в упор. — Грехи молодости — знаешь, что такое?
Глаза бармена стали испуганными, недоверчивыми, и он их потупил. Потом заговорил, непонятно, обращаясь к ней или в пустоту.
— Все и вся притворяются не собой. Кофе из морковки. Кофеин в капсулах отдельно. Пиво безалкогольное, зато кока-кола от трёх до двадцати градусов. Искусственное оплодотворение. Синтетическая кровь любой группы, на розлив… — бармен взглянул на Христину испытующе и продолжал, обращаясь теперь именно к ней: — Эта стойка с позолотой, как ты понимаешь, из металлопластика. Ничто не хочет оставаться собой.
— Да ты и впрямь поэт! — вместо ожидаемого признания похвалила Христина.
— Я соврал, — сердито сказал бармен. — Я не пишу стихов.
— Это не важно. Не все же поэты пишут стихи, — утешила Христина, доставая запищавшую в кармане трубку: — Христина. А который час? Догадываюсь, что не рано. Конечно зайду. Как будто, нет. До скорого, Андерс.
— Тебя кто-то ждёт?
— У Патриота консервы кончились.
— Ты его так называешь?
— Нравишься ты мне, Христофор! Кого его?
— Нравишься, это значит нравишь себя. Я действительно хочу себя тебе понравить. Получается?
— Не знаю.
Снова раздался гром. И небо, в который раз за этот день, озарилось сначала с одной стороны, потом с другой. Гроза взяла Родинку в кольцо. Христина торопливо допила кофе. Встала, застегнула курточку. Махнула рукой Христофору.
— Ты промокнешь, — сказал он.
— Как промокну, так и высохну, — бросила она и пошла к выходу.
— Магдалина!
Христина обернулась.
— Возьми меня с собой.
«Только тебя мне ещё не хватало для коллекции», — грустно подумала Христина, а вслух сказала:
— Прости, Христофор, но зачем ты мне?
И решительно вышла, хлопнув дверью пустого бара. За порогом подумала, что жестоко это, пожалела, оглянулась. На стеклянных дверях прочла: «Кофейня „Валгалла“». Прочла и пошла прочь. Не стала возвращаться.
23.50
Было темно и тепло. Наверное, плюс двадцать пять по Цельсию. Осадки весьма походили на дождь. Христина шла по шершавой, впитывающей воду плитке. Широким шагом, заложив руки в карманы. Мимо домов, покрытых дождевыми потёками, как трудовым потом. Домов, вырастающих из темноты при вспышках молнии, а потом на мгновение пропадающих вовсе. Кроме слабо светящихся витрин. Сколько Христина себя помнит, ни один маркет никогда не закрывался на ночь. Даже паршивая лавка скобяных товаров. Впрочем, Христина шла к центру, и витрины по обе стороны дороги сияли всё ярче, становились всё больше. На одной из них пушистые разноцветные котята карабкались на крупного кота с пошлой мордой. Надпись внизу гласила: «С 12 июня, папочка!»
Христина толкнула высокую дверь. Дверь мяукнула. Мимо стеллажа с бесплатными рекламными образцами. Мимо Великой китайской стены консервных банок. Мимо книжных стендов, стендов с игрушками и с кошачьей одеждой. Христина подошла к прилавку. Длинному и белому, как лыжная трасса. Навстречу ей с другой стороны из кресла встал селлер. На селлере надета полосатая куртка и такая же шапочка с ушками. Этот пухленький розовощёкий котик показался Христине ребёнком, наряженным к рождественской ёлке.
— Ливер нарезной в вакууме, — попросила Христина, — и две банки кошачьей «амброзии».
Когда селлер заговорил, Христина подумала, что ошиблась. Что это никакой не ребёнок, а скорее травести.
— Ливер есть «с кровью» и есть «нежнейший», вам какой?
— Только без крови, — кисло поморщилась Христина.
Интеллигентный Патриот похож на хищника не больше беззубого очкарика, шамкающего паровую котлетку. Христина даже вполне допускала, что при виде мыши (не компьютерной, а настоящей) Патриот упал бы в обморок.
— А «амброзию» для какого возраста? — спросил селлер, грациозно приподнявшись на цыпочках и шаря по полке большой рукой.