Пригнувшись, Али вышла через низенькую дверь навстречу утреннему свету. Запахи обрушились на нее еще раньше красок. Она глубоко вдохнула, чувствуя даже вкус этого голубого буйства. И подняла глаза.
Вокруг деревни раскинулись акры синего люпина.
Это ее заслуга. Пусть она и не имеет права быть священником, но вот оно — благословение, данное ей людям. Когда пробурили колодец, Али заказала семена диких цветов и сама их посеяла. Поля расцвели и принесли урожай — красоту и радость. И гордость, столь редкую среди отверженных. Люпин стал маленькой легендой. Фермеры — и буры, и англичане — привозили свои семьи за сотни километров, чтобы посмотреть на голубое море цветов. Приходила небольшая компания бушменов из дикого племени; они уставились на цветы, изумленно перешептываясь — уж не опустился ли на землю кусочек неба? Священник из Сионской христианской церкви провел там богослужение. Цветы скоро отцветут. А легенда останется. Али некоторым образом удалось показать, что ее подопечные тоже люди и достойны жить по-человечески.
Прокаженные ждали монахиню у канавы, проведенной от колодца к огороду и кукурузному полю. Когда Али предложила сделать групповой снимок, все немедленно решили, что фотографироваться будут именно здесь. Здесь их труд, их хлеб, их будущее.
— Доброе утро, — поздоровалась Али.
— Добрутро, фунди, — ответила за всех одна из женщин.
«Фунди», сокращенное «умфундизи», означает «наставник»; для Али это была величайшая честь.
Худые, как щепки, дети бросились навстречу, и Али присела, чтобы их обнять. Они пахли чистотой и свежестью — сегодня матери их тщательно вымыли.
— Посмотрите-ка, — сказала она, — какие вы хорошие, красивые. Так, а кто хочет мне помогать?
— Я, я!
— Я хочу!
Али попросила детей сдвинуть несколько камней и связать вместе несколько палок, чтобы получилось подобие штатива.
— Хватит, хватит, а то упадет.
Теперь нужно действовать быстро. Приближение БТР встревожило взрослых, а ей хотелось запечатлеть их радостными. Прикрепив камеру к штативу, Али посмотрела в видоискатель.
— Сдвиньтесь, — жестом попросила она, — поближе, поближе друг к другу.
Свет был подходящий — боковой, немного рассеянный. Хороший получится снимок; последствия болезни, конечно, не спрятать, но тем заметнее будут улыбки и глаза. Наведя на резкость, Али пересчитала всех, потом пересчитала еще раз. Кого-то не хватало.
Первое время после приезда Али и не думала пересчитывать своих подопечных. Она была слишком занята — приучала их к гигиене, ухаживала за больными, распределяла пищу, добивалась, чтобы им пробурили колодец и покрыли жестью крыши. Однако через месяц-другой она начала замечать, что людей становится меньше. Стала расспрашивать, и ей равнодушно ответили — люди, мол, приходят и уходят.
Ужасная правда открылась только тогда, когда Али случайно увидела все своими глазами. Сперва ей показалось, что это гиены терзают мертвую газель. Наверное, ей следовало понять все гораздо раньше. А то можно было подумать, что ей рассказал кто-то из прокаженных.
Ни секунды не думая, Али оттащила двух мужчин — худых, как скелеты, — от пожилой женщины, которую те душили. Ударила одного палкой и прогнала обоих.
Она все неверно истолковала — и поступок мужчин, и слезы старушки. В колонии жили очень больные и очень несчастные существа, но, даже доведенные до отчаяния, они сохраняли милосердие. Оказалось, прокаженные прибегали к своеобразной форме эвтаназии.
Это была одна из самых трудных проблем, с которыми столкнулась Али. Обычай не имел отношения к справедливости, да тут и не могли позволить себе такую роскошь, как справедливость. Прокаженные — измученные и затравленные — доживали в пустыне свои дни. Всех ждала смерть, но у них оставалась возможность явить свою любовь. Али пришлось понять, что убийство и есть такая возможность.
Убивали только тех, кто уже умирал и сам просил о смерти. Совершали это — всегда вдали от поселения — по меньшей мере двое и как можно быстрее. Али вынуждена была пойти на некий компромисс. Она старалась не видеть измученных страдальцев, уходящих в буш, чтобы никогда не вернуться. Старалась не пересчитывать своих подопечных. Но чье-либо исчезновение не могло остаться незамеченным, даже если при жизни на несчастного почти не обращали внимания.