— Что это?
— Господи, сердце. Они привязали сердце к его бороде.
Клеменс приблизился к мумии. Совершенно верно: высохший мешочек мускулов был сердцем, вплетенным в бороду мужчины.
— Но почему они его не съели? — спросил Клеменс. — И где остальные части тел?
— О чем ты? — Бобби удивленно уставилась на него.
— Здесь было не меньше двух тысяч фунтов свежего мяса, — ответил Клеменс. — Но хейдлы не стали их есть, а высушили и выставили на обозрение. Хотел бы я знать, зачем им эта морока с консервацией трупов?
Подземным миром правил голод. Тут не пропадало ни грамма белка. Судя по тому, что видела съемочная группа, останки ученых и даже хейдлов всегда обгладывались до костей, а кости разбивались в поисках костного мозга. Тем не менее тела солдат остались целыми — в основном.
Настроение было подавленным. Клеменс слушал разговоры, пытаясь понять смысл подобной жестокости.
— Может, предупреждение? — предположил один из альпинистов. — «Берегись». «Осторожно, злая собака». «Здесь водятся драконы».
— Такой обычай существовал у римлян. Они распинали пленников вдоль дорог, ведущих в город. Вроде как в назидание.
— Нет-нет, больше похоже на трофеи. Сувениры с поля боя.
— Зачем они проделали это с глазами?
— Черт, смотрите, они еще и кастрированы. Эти подонки отрезали им яйца.
Последнее обстоятельство всех разозлило, особенно мужчин.
— Точно, но ради всего святого, зачем?
— Думаешь, хейдлы все еще здесь?
— Ты же видел город. Они погибли. Мертвы.
— А вдруг кто-то выжил?
— Невозможно.
— Выжившие есть всегда.
— Она права. Все это одно гигантское убежище.
Лучи фонарей разлетелись в разные стороны, обшаривая тьму.
— Невозможно.
Людьми овладел страх.
— Принесите камеру и звукозаписывающее оборудование, — сказал Клеменс. — Единственное, что мы можем сделать, — снять их на пленку, сохранив для потомков.
На этот раз никто не противился приказу. Они ушли все вместе, оставив Клеменса одного. Режиссер стал прикидывать угол съемки и сочинять комментарии. «Камера скользит слева направо». «О них, о горсточке счастливцев, сыновей и братьев».[3]
Нет, поправил он себя. Люди приходят в широкоформатный кинотеатр не для того, чтобы слушать Шекспира. Им нужна сенсация, шок, потрясение. Клеменс начал снова.
«Лицо мумии крупным планом. Камера отъезжает, показывая мертвецов. Я выступаю из их шеренги».
«С незапамятных времен человек воевал с тьмой…»
Клеменс двинулся вдоль ряда мумий, выискивая подходящее лицо. Блестящие оскаленные зубы. Выпученные каменные глаза. Чернобородый, решил он. Тот самый, со свисающим с подбородка сердцем.
Он подошел к выбранному мертвецу и втиснулся между двумя телами. От стены веяло прохладой. Исходивший от мумий запах вызывал ассоциации с кожевенной мастерской. И спортзалом. Даже мертвые, они не перестали пахнуть. Кожа и пот. Высушенные, как обертка кукурузного початка.
— Джошуа…
Шепот заставил его вздрогнуть. Неужели голос Хаксли слышен и тут? Или кто-то другой издевается над ним?
Клеменс поспешно отодвинулся от стены, подальше от мумий.
— Кто здесь?
Он направил луч фонаря в туннель, пытаясь найти шутника. Никого.
— Джошуа…
Снова шепот. Клеменс осветил оскаленные лица мумий. Воздух, решил он. Проходит по туннелям, издавая звуки, иногда похожие на свист и вздохи. И всего лишь. Шепот — это просто движение воздуха.
Посреди ночи Клеменс вдруг проснулся. Сел, тряхнул головой и огляделся. Вчера вечером они выбрали для ночного освещения химические патроны оранжевого цвета. Его маленькое племя спало, сбившись в беспорядочную оранжевую кучу — руки и ноги переплетены, голова к голове, дыхания смешались. Бастион из непроизвольных подергиваний и храпа. И оружия.
Стремление сбиться в кучу превратилось в рефлекс. Днем это был отряд храбрецов, мускулистых, хвастливых, готовых сражаться с каждой скалой, каждой рекой, протиснуться в любую расщелину, попадавшуюся на их пути. Ночью же они жались друг к другу, словно потерявшиеся в лесу дети.
— Джошуа…
Звук доносился издалека, тихий, едва слышный, больше похожий на выдох. Клеменс окинул взглядом спящих людей. Это не они. Шепот приходил извне, оттуда, где кончался круг оранжевого света.
И вот снова.
— Джошуа…
Такой тихий, будто звучит у него в голове. Может, это сон? Нет, теперь он точно проснулся.
— Что? — Клеменс старался говорить тихо.
— Джошуа…