Я стянул с него мундир, рубаху и ахнул. С правой стороны зияла огромная рана от разрывной пули — выстрел был произведен сзади. Кое-как я перевязал его и привел в чувство.
— Что с вами произошло? — спросил я.
— Проф, помогите, — простонал он. — Кажется, меня преследуют, — он попытался подняться. — Я погиб, проф, если вы мне не поможете. — Он тревожно глядел на меня взглядом Фельсена.
Мысли вновь с бешеной быстротой закружились у меня в голове. Вечером, прибыв в институт, я для проформы расспросил преемника Фельсена о том, что у нас нового. Наряду с прочими делами он доложил, что в институте лежит безнадежный больной с тяжелым повреждением мозга. Рана диктатора тоже смертельная, в этом нет сомнений. Я подошел к телефону и распорядился, чтобы больного с повреждением мовга подготовили и срочно привезли в специальную лабораторию. Солдатам я приказал впустить лишь санитаров, которые привезут больного. Всем остальным вход воспрещен.
Диктатору я сделал инъекцию, ввел укрепляющие препараты и постарался поддержать в нем бодрость духа, расспрашивая о случившемся. Из того, что, запинаясь и пропуская существенные моменты, он рассказал, я составил следующую картину.
Вчера вечером по различным признакам президент понял, что заместитель готовится к решающему удару. Однако в последние дни и президент не терял даром времени и пытался собрать вокруг себя силы, хотя ему очень мешало то обстоятельство, что враги Кабана, ранее группировавшиеся вокруг руководителя пропаганды, из-за казни своего вожака перешли в оппозицию к диктатору. Теперь он не мог на них положиться. Ему удалось собрать всего несколько человек для обеспечения личной безопасности… Сегодня на рассвете к нему явилась взволнованная домоправительница и, вся дрожа, рассказала о намерениях заместителя. Президента возбудило приближение опасности, а его влечение к этой женщине все усиливалось. По его словам, непонятным для него самого образом он совершенно потерял над собой власть и с животной страстью набросился на нее, не обращая внимания на ее сопротивление и не слушая криков о помощи… Он опомнился, когда взбешенный Кабан, который, как выяснилось потом, предварительно застрелил двух часовых, в припадке неудержимой ревности позабыв о всякой осторожности, накинулся на него и принялся трясти, как собака крысу. Они вцепились друг в друга мертвой хваткой.
— Это была жестокая борьба, — диктатор тяжело дышал. — Знаете, проф, я ведь неплохо владею дзю-до, — он слабо улыбнулся. — Только благодаря этому я смог как-то противостоять его бычьей силе. Пока мы возились, я заметил в руках доведенной до безумия женщины выпавший у меня из кармана пистолет. Я сделал быстрое движение, и мой враг оказался между мною и пистолетом. Раздался выстрел, он выпустил меня и упал навзничь… — Внезапно диктатор умолк, закашлялся, на губах показалась кровавая пена. Затем, прерывисто дыша, все время останавливаясь, он рассказал, как через открытую дверь, возле которой лежали трупы двух часовых, заметил приближавшиеся фигуры в военных мундирах. Снаружи доносились крики, шум, он бросился к потайной двери, но, прежде чем успел скрыться, получил пулю в спину. Оглянувшись, он заметил, как из руки лежавшего на полу заместителя падает револьвер…
Спотыкаясь, он выбрался во двор, доплелся до стоявшего там танка, приказал сидевшему в нем солдату везти себя в институт. Тот заколебался, тогда президент вытащил испуганного парня из машины, отобрал у него пистолет, сел, вернее, плюхнулся на его место и погнал сюда по улицам, заполненным вопящими толпами. Сам не знает, как добрался…
Меня поразила его физическая сила, а также сила воли или отчаяния. Это граничило с чудом.
Снаружи крики и шум усилились. За дверью раздались шаги, шорохи, это привезли больного…
На этом дневник заканчивается. Я, Альфред Стейг, институтский служитель, могу добавить лишь то, что видел утром того дня, дата которого последней помечена в дневнике.
Мы с коллегой Сандерсом получили указание немедленно привезти больного № 63 с тяжелым повреждением мозга из Х-отделения в специальную лабораторию профессора Клебера для операции. За день до этого институт опять наводнила солдатня, нас то и дело останавливали.
За институтской оградой бушевал народ. Прежде чем мы добрались до лаборатории, толпа, крича и стреляя, прорвала цепи солдат и ворвалась в парк института. Я видел, как все больше солдат переходит на сторону народа. Бегущий во главе толпы танкист заметил нас. Он махнул в нашу сторону рукой, и даже в оглушительном шуме я расслышал его крик: «Это он!.. Бежим!.. Скорее!..»
Атака толпы была мгновенной, бежавшие впереди оказались у дверей лаборатории почти одновременно с нами. Двое часовых хотели их задержать, но толпа смела их вместе с нами и нашим больным. Впереди несся танкист и орал: «Эта свинья скрылась здесь!» Он уже знал, что наш больной не тот, кого они ищут.
Мы с коллегой всеми доступными нам силами старались защитить нашего больного, но, к сожалению, нам мало что удалось. Когда нас буквально втащили в лабораторию, я заметил президента страны с окровавленной повязкой на груди. Он поднялся, качнувшись, сделал шаг вперед. Взгляд его был мутным, очевидно, он не понимал, где находится.
— Это он! — заорал солдат.
Кто-то камнем разбил верхнее окно, а солдат схватил тяжелую железную перекладину, лежавшую у машины странной конструкции.
Профессор Клебер прикрыл собой президента.
— Это не он, — громовым голосом закричал профессор. — Не президент!
— Что ты врешь, предатель! — вскричал солдат и взмахнул высоко поднятой перекладиной.
Удар размозжил головы профессора и стоявшего позади него высокого президента. Я оперся о маленький столик, на котором лежали тетрадь и перо. Не знаю для чего, но я сунул то и другое в карман халата и, увидев, что принесенный нами больной тоже умер, двинулся к выходу. Меня так сдавили, что я едва не задохся.
Моему коллеге чудом удалось вытащить меня из толпы. Я очнулся на скамейке парка. Вокруг было пусто, но где-то вверху рокотал гром. Я поднял голову к небу и увидел, как из гигантских самолетов Блуфонии выпрыгивают и летят к земле тысячи парашютистов…