Катя ужинала. Напротив нее сидела Елена Владимировна. За правило взяла навещать что ни вечер молодых своих квартиранток.
— Вот и Полечка наша. — Прищурившись, она засмеялась неизвестно чему. — Что-то рановато сегодня?
— Достаточно, — ответила Полина. К приемнику подошла, отыскала джазовую музыку.
— Чего ж достаточно? Гулять до часу надо. Иль не выспаться боишься? Как, с новым сегодня?
Полина сняла туфли.
— С новым. Катя не рассказывала разве?
— Да рассказывает вот. — И к Кате повернулась. — Ну-ну!
Хлебом не корми, но дай послушать о мальчиках… А самой за шестьдесят!
Полина достала из тумбочки банку с маслом, поставила перед Катей.
— Завтра еще привезу. — Сложив юбку, аккуратно повесила на спинку кровати.
Хозяйка посмотрела на нее с удивлением.
— Завтра ж среда! — Хотя для самой что среда, что воскресенье… Каждый день в кино ходит, по три раза смотрит одно и то же.
— Отгул дали, — глядя в зеркало, сказала Полина. — Кать, пинцет не брала?
— Садись давай! — промычала Катя набитым ртом. — Остынет же!
А Кира все лежала с закрытыми глазами. В Светополь она приехала из Крутинска, училась в педагогическом, на вечернем отделении, а днем работала. В библиотеке… Елена Владимировна поведала под большим секретом, что она была замужем. В паспорте, во всяком случае, штампик есть… Все обо всех знала Елена Владимировна.
— Пойду-ка я спать, девочки. — Она тяжело поднялась — полная, в ярком халате. Посоловевшие глаза ее были маленькими. — Мне бы ваши годки! — Вздохнула, вышла с мечтательной улыбкой на губах.
Катя скоро легла, а Полина еще долго сидела за изъе денным древесным жучком туалетным столиком. Хорошо бы успеть завтра на часовой автобус…
Успела. Буштакова, которую поставили за начальника ОТК, отпустила ее, и в три она была уже в Степнопожарском.
У «Чая навынос» — маленького буфета с четырьмя столиками — увидела Дурного. Не в подводу, а в розвальни был он впряжен — в Светополе такого не встретишь. Да и снег в Светополе не лежит подолгу, хотя всего на сто километров южнее. Поросшие кустарником холмы надежно защищают расположенный в гигантском котловане город.
Дурного Полина помнила столько же, сколько помнила себя. Возили на нем почту, возили навоз.
Неизвестно, кто дал животному эту обидную кличку. До отцовских похорон она не замечала даже, что кличка обидна.
На похороны прилетел из Харькова папин брат. Без стука распахнулась дверь, и в комнату просунулся желтый, весь в металлических бляшках чемодан — гость бережно нес его впереди себя. Полина ожидала увидеть такого же, как отец, сутулого старика с больными глазами, а перед ней был крепкий, раскрасневшийся на декабрьском морозе мужчина. «Какое несчастье!» — говорил он и поглядывал по сторонам: куда бы чемодан поставить.
Гроб везли на Дурном. «За что его так?» — спросил племянницу дядя. «Кого?» — не поняла она. «Дурным зовете…» Вот тут только до нее дошло, как необычна и обидна лошадиная кличка.
Гадая, кто же приехал на Дурном, открыла Полина обитую жестью дверь. В лицо дохнуло горячим паром, вином и котлетами. Играл патефон.
У грязного окошка сидели двое. Разделись — замызганные полушубки лежали на полу.
— А мне что, мне ничего, — твердил один мужик другому. — На мне где сядешь, там и слезешь!
Краснощекую косоглазую продавщицу звали Клашей. Полина поздоровалась. На ощупь открывая сумочку, разглядывала в витринном стекле свое отражение. Кажется, малость переборщила вчера с бровями…
— Печенье возьми, — посоветовала Клаша. Один глаз ее смотрел на Полину, другой на весы. — Сигареты есть с фильтром…
— Не надо сигарет, — тихо сказала Полина.
Увидела в оконце, как к Дурному подошла девушка в телогрейке. Заплатив, быстро вышла.
Девушка собирала недоеденное Дурным сено. Сена было много, она зарывалась в него подбородком.
— Здравствуй, Валечка.
— Полинка! — обрадовалась Валя. — Домой? — Она бросила сено в розвальни, по-хозяйски расправила его. — Садись!.. Стой! Куда?! Стой, говорю! — прикрикнула она на Дурного, который тянулся за клоком упавшего сена. — Садись, не бойся!
Полина глянула на нее — это ей, что ли, «не бойся»? — и спокойно села. Валя легко вскочила в розвальни, несильно ударила вожжой по костлявому крупу.
Сзади прицепился мальчишка. До водокачки доехал, потом спрыгнул и побежал обратно.
Желтое холодное солнце низко висело над белым полем. Летом здесь сплошной стеной стоит кукуруза. Раз Полина наломала с десяток початков, но они были уже старыми — часа два варила на примусе Елена Владимировна.
— Агрономшу привозила, — сообщила Валя, поворачивая к ней свое молоденькое личико. — Обратно в понедельник аж. Но! Пошел! Пошел!
Начался подъем. Дурной сбавил шаг.
— Встать, может? — предложила Полина.
— Сиди! Но уж! Но!
Вниз покатили быстро. Ноги Полины свисали, подпрыгивая на утрамбованном снегу.
— Как ты думаешь, пропишут меня в городе? — спросила вдруг Валя.
— Уходить хочешь?
— А то нет! — И зачем-то ударила вожжой Дурного.
Полине было жаль лошадь и досадно, что она не имеет права сделать Вале замечание. Сузив глаза, смотрела перед собой.
Проехали Пальцево. У крайнего домика двое мужиков долбили яму — один молодой, другой постарше. Оба уставились на них, но тот, что постарше, высморкался и снова взялся за лом, а молодой долго еще глядел вслед…
Все, кто провожал отца на кладбище, были тепло одеты — пальто, тулупы, а он лежал в одном костюмчике… Полина крепко сцепила руки. «Сигареты есть q фильтром».
Матери дома не было. Повесив на забор авоську с печеньем, заторопилась Полина на ферму.
По широкой улице шествовал навстречу бригадир Аморин. Под незастегнутым плащом — фуфайка, под фуфайкой — курточка.
— Приехала? — И на вязаную шапочку ее смотрит.
— Отгул дали.
— А! А у нас тут нет отгулов. — Большелобый, маленький, всю жизнь бобылем прожил. — Мать на навозе…
Полина кивнула и быстро прошла мимо.
Ворота коровника были распахнуты настежь. Лошадь в глубине, женщины с лопатами… Осторожно ступая по втоптанной в грязный снег соломе, подошла ближе.
— Наташ, дочь-то что ж не встречаешь? — сказала Мария Рожкина.
Лопата замерла в руках матери. Все ниже, ниже опускалась она — пока не опрокинулась. К столбу хотела прислонить ее мать, но черенок прошел мимо.
— Давай, — сказала Рожкина, улыбаясь.
Мать не спускала с дочери встревоженных глаз.
— Ты что, мама? Ничего не случилось. — Она засмеялась. — Отгул дали…
Мать медленно кивнула закутанной в платок головой. Полина поцеловала ее.
— Ну, мама! Ты чего? Все хорошо, правда!
— Ты никогда не приезжала, чтоб в середине недели.
— А теперь приехала, — вмешалась Рожкина. — Замуж-то чего не идешь? — спросила она Полину. — Иль в Светополе женихов, что тут, один Сережка Беспалый?
Домой шли быстро.
— Сон какой я видела, — говорила мать. — Пироги, пироги. К новости-то пироги! А проснулась, гадаю, — какая ж новость? И вот ты… — Растерянно остановилась вдруг. — Мне ж дежурить нынче!
Полина взяла ее под руку.
— Где дежурить, мама?
— Да коров охраняем. Нынче черед мой. Вот ты, господи! Кабы знать… К Вере схожу… Вера — она…
Но Вера не могла сегодня. Пришлось-таки матери идти.
Полина легла уже, когда она вошла пожелать спокойной ночи. В тулупе, огромных валенках…
— До шести теперь? — тихо спросила Полина. На высокой кровати лежала она, на двух или трех матрасах.
Мать поцеловала ее в лоб. Потушив свет, тихо вышла.
Слышался негромкий храп: на печи спала квартирантка Люда. Городская девочка, приехала после бухгалтерских курсов по распределению.
На подвешенной к потолку керосиновой лампе с широкими металлическими лепестками лежал лунный блик. От лампы питался небольшой радиоприемничек. Случалось, движок не работал, в темноте и тишине сидела деревня, а отец слушал себе радио.