Выбрать главу

— Пожалуйста, мне не трудно. Если надо…

— Ах, какой вы самоотверженный! — засмеялась Майя.

А в сени мимо него прошла она в такой дивной близости,

что он даже посторонился, ощутив ее тепло. И в ней уже не было той смелости, с которой назвала она свое имя и с которой засмеялась минуту назад. Присмиревшая, вблизи она оказалась совсем девочкой.

5

На крыльце были уже сумерки. Светло было только над озером, в просторном небе над ним.

Они неловко помолчали на крыльце. Она спустилась с крыльца и пошла по траве рядом с тропинкой к калитке. Студент вдруг подумал, что целое лето он не видел, как ходят юные и прекрасные девушки. Он смотрел, как она ставит ноги в легких тонких сапогах, как покачивается. На сапогах был странный узор. Она обернулась и увидела, что он смотрит на ее ноги.

— У вас странные сапоги. Сапожки. С каким-то рисунком. У нас таких не носят.

— Это татарский орнамент, — сказала Майя и посмотрела на свои ноги, как будто впервые видела их.

И студент тоже стал смотреть, теряясь от собственной смелости.

— Так вы татарка?

— Нет, но я всю жизнь прожила там. А в Сибири мы второй год с папой. Он геолог.

— Я думал, вы татарка.

— А какое это имеет значение?

— Нет, я просто думал, что вы татарка.

— Лучше пойдемте к озеру, чем здесь стоять. Я там камень такой нашла, как стол.

Она пошла боком к калитке и при этом смотрела на студента, чтобы он не вздумал еще таращить глаза на ее ноги. Он понял это и соскочил с крыльца, опередил ее и открыл и придержал калитку, пока Майя прошла мимо него, независимо глядя в сторону, и вышел следом за ней на улицу, и они пошли молча через улицу вниз, к берегу.

На берегу было холодно. Вода была серой и непрозрачной. Издалека к поселку двигалась, стуча мотором, черная лодка.

— Рыбаки. Сети ставили, — сказал студент. — Я с Еловки на баркасе приехал сегодня, — сказал он, — я прибежал с Гольца, это двадцать пять километров, и потом меня с Еловки Максимов привез. Я хотел поспеть к пароходу.

— Я тоже хотела успеть, — сказала она.

— Я ужасно рад, что он опаздывает, — сказал студент, и сердце у него тревожно замерло.

Она ничего не ответила, повернулась и пошла вдоль берега. Навстречу тянуло холодом. Он шел за ней, хрустел галькой и готовился, решался сказать что-нибудь про стремительную любовь с первого взгляда. Он так и решил сказать про любовь с первого взгляда. «Спрошу ее, верит она в любовь с первого взгляда или не верит», — решился он. Но вышло что-то совсем другое, он начал говорить о том, что одинок в этом прекрасном мире, ах как одинок, и давно уже не верит в счастье. И даже шаги его стали нерешительными и безнадежными, и галька под ногами стала хрустеть одиноко и безнадежно. И когда он остановился, ожидая ее слов, она согласилась с его безнадежностью и одиночеством, но сказала, что у нее все-таки есть надежда, хотя бы на случайное, совсем неожиданное счастье. Возможно, она полюбит кого-нибудь неожиданно, а он случайно полюбит ее? Ведь это все-таки может случиться? Но она конечно, не очень верит в то, что это случится именно с ней.

Они перебивали друг друга, они так быстро соглашались друг с другом, что даже испугались оба, и примолкли, и долго ходили по берегу молча, не веря друг другу и каждый себе.

У озера стало слишком холодно, и они пошли наверх, на деревенскую улицу, где уже не было ни одного огонька и не лаяли собаки. Он мучительно решал, что если не поцелует ее до калитки, то жить ему больше ни к чему. Пусть она перестанет разговаривать с ним, пусть она рассердится, но он поцелует, хотя бы попытается. «Никогда не прощу себе», — думал он и слышал, что руки у него ватные и поднять их невозможно.

— У меня сапоги намокли, — сказала Майя, — я иду по траве, иду, а она мокрая. Это роса.

— Вот здесь тропинка. Я иду по тропинке, а ты! — Он протянул ей руку, и она взяла ее и сжала в своей.

Она шла впереди, его рука лежала на ее плече, и он не давал ей сбиться с тропы, которую он видел в темноте, потому что глаза у него были как у кошки. И на каждом шагу он говорил себе: сейчас, вот сейчас взять ее за плечи — и все. И все. Он согласен, кто там заведует, чтобы ему десять лет каких угодно несчастий, мук, только бы поцеловать эту девушку, осторожно и напряженно ступающую лишь на шаг впереди него.

Они подошли к калитке, и у соседей залаяла собака. Она лаяла от скуки и скоро замолкла.

Он увидел на небе необыкновенное количество звезд без луны. Она тоже стала смотреть на эти звезды. Они смотрели на звезды без луны, а потом вдруг начали целоваться, сжимая зубы, мучая друг друга нерешительностью и незнанием.

— Ты целовалась когда-нибудь?

— Да, — сказала она и взяла свою руку из его руки.

— И я тоже, но не так. А ты давно?.. Я хотел спросить, ты до сих пор… с этим, с кем целовалась?

— Нет, это было так давно, в мае еще. На выпускном вечере. Нет, нет. Нет! — сказала она еще раз и отворила калитку и пошла к крыльцу, нагибая голову.

Он догнал ее, поцеловал еще, на этот раз нашел ее рот и как следует прижался к нему губами. От этого она вдруг ослабела в его руках. Ему было неудобно держать ее почти на весу, и он прижал ее к себе и почувствовал, как поднялись ее руки и сомкнулись у него на шее. Он прижимал ее все сильнее. Потом она забилась в его руках, стала вертеть головой, пытаясь вырваться.

— Пусти, — сказала она, — ну пусти меня, — она уперлась ему в плечо и, изогнувшись, выскользнула из его рук и отступила на шаг. Она поправляла волосы, и ее дыхание касалось его лица. — Уже поздно, — сказала она и взошла на крыльцо.

Через темные сени они прошли в кухню, где на столе горела красная лампа и было жарко от протопленной печи. Она подошла к столу и, глянув на него, сказала, опомнившись, радостно-покаянным шепотом:

— Ох как мы поздно!

— У тебя кровь, вот здесь, на губе, вот здесь, — он наклонился и нежно поцеловал там, где была кровь.

— Это ты, — стыдливо улыбнулась она. — Накинулся на меня.

В тишине вдруг стало слышно дыхание Максимихи.

— Я сейчас посмотрю. — Майя погрозила ему пальцем и пошла через горницу к комнате хозяйки, она шла по косому пятну света, падавшему от лампы через дверь в горницу, и остановилась, где свет кончился.

6

Не дождалась Максимиха своей радости посидеть с гостями за ужином, так и легла, чуть перехватив чего-то без аппетита, оставила им на столе лампу и ужин, а сама легла, да, намаявшись за день, настряпав хлеба на всю экспедицию, заснула сразу, а обида прошла, пока еще за столом одна сидела и ждала и, не дождавшись, пошла к себе в комнату и шепнула перед сном:

— На что я им, старуха, молодые ведь. Господи, прости деток… — Да и заснула в минуту.

От души постаралась Максимиха.

Посреди стола сиял большой семейный самовар с пузатым, в малиновых цветах по бокам заварником. Заварник, как поженились, привез ее старик из Улан-Удэ и сказал: вот, мол, девка, будет у нашего самовара приказчик. Так и звался в хорошие минуты заварник приказчиком. Не дождался гостей самовар, остыл. На овальном блюде лежали копченые омуля, обложенные вокруг молодой восковой картошкой в подплывшем на тепле прозрачном омулевом жиру, золотыми боками проглядывали омуля из-под лука и укропа, посыпанного сверху для красоты. В баночках и горшочках были тертая редька и розово-белая редиска со сметаной, и твердый маслянистый творог, и варенец под телесного цвета пенкой, и для чая сливки в большой толстой кружке, сделанной в виде пенька с сучками, а на полотенце с новыми складками лежала теплая шероховатая булка хлеба.

— Ну что ж, давай ужинать? Ведь это для нас… Хочешь, я переоденусь? Чтобы не так просто? За такой красивый стол!

И студент остался в темноте, а Майя ушла, и унесла лампу, и затворила дверью свет из горницы, и он видел, как пробивается в щели свет лампы и по потолку, где перегородки не доставали, двигалась освещенная полоса. Он слышал, как она снимала свитер и брюки и потом торопливо надевала что-то другое, как эта новая одежда тоже шуршала, облегая ее тело, слышал, как она переступала босыми ногами по крашеному полу. Свет в зале заколебался и сдвинулся. Слышно было, как полетели искры, — она причесывалась; наконец свет опять двинулся, и она открыла дверь и вышла, неся высокую керосиновую лампу, освещенная ею, недоступно красивая и незнакомая.