— Все-таки как-то неловко, — сказал он, поднимаясь с девушкой по желтой от снега и опилок лестнице.
— Вам решать… — сказала Инга.
Он посмотрел в ее лицо, охваченное темно-алым башлыком. Правильные черты лица, длинные, почти как у Вальки Карпенко, ресницы, но вся она была другая, и Курчев ее побаивался.
— Я всегда считала, что военные — народ решительный, — улыбнулась девушка.
— Какой я военный? Я ни то ни се. А вам спасибо. И за письмо, и за машинку — не то мне ее хоть в урну кидай.
— Я думала, вы ее жалеете…
— Вообще-то, жалею. Но сегодня я, как Епиходов… Двадцать два несчастья.
— Запишите телефон и дайте ваше сокровище, — сказала Девушка.
— Я вас провожу…
— Зачем? Вы торопитесь, а она нетяжелая. Мне близко.
— Теперь не тороплюсь. Только узнаю, когда последний паровик. Вы очень спешите? — Да нет. Они прошли вдоль вокзального здания.
До… — буркнул Курчев в сонное окошечко пригородной кассы.
— Вы там живете? — вежливо спросила девушка. — Или это военная тайна?
— От этой военной тайны еще восемнадцать километров, и все пехом.
— Ого! И вы еще не хотите в аспирантуру?
— Рад бы в рай, да грехи…
— Какие еще грехи? Вы написали отличную работу. Я даже хотела у вас попросить экземпляр для мужа.
— Вы замужем? — спросил Борис, повеселев.
— Разве непохоже?!
— Да нет. Просто чудно немного… Извините…
— Не пойму, вас это радует или удивляет, — сказала Инга.
— Сам не пойму… — Курчев засмеялся. — Правда, не торопитесь? Может, посидим? — кивнул на длинное здание вокзала. — Или это неудобно?
— Отчего же, вполне удобно. Просто мне трудно следить за переменами вашего настроения.
— Это от зажатости, — улыбнулся он— Тогда пошли. А то я сегодня не обедал.
Теперь ему было с ней легко, почти так же, как с Гришкой Новосельновым или с Федькой. Не надо было искать слова. Они сами выскакивали, как патроны из автоматного рожка, когда его разряжаешь, и весело раскатывались по квадратному столику между тарелок и фужеров. В грязноватом, заставленном пыльными пальмами ресторане было пусто и тускло, и Курчев, не стыдясь засаленного кителя сидел напротив Инги так же непринужденно, как в финском домике. Официант работал споро, выбирать было особенно не из чего — и теперь в ожидании бифштексов с луком они запивали холодную осетрину красным вином.
— Выбирайте вы. Я неголодна, — сказала Инга, и Курчев с опозданием вспомнил, что к рыбе положено белое.
— Извините, у нас обычно пьют полтораста с прицепом. Это я от Сеничкиных кое-чего поднабрался… А Теккёрея, — он ударил на предпоследнем слоге, — честно сказать, я не читал.
— Прочтите. Вам понравится.
— Если он не слезливый.
— Нет, слезливый это Диккенс.
— Я слезливых не люблю. Я больше по насморку…
Ему теперь хотелось, чтобы Инга поговорила о реферате.
— Я хочу показать вашу работу мужу и еще одному приятелю, — сказала она, словно услышала его мысли. — Они понимают, много чего прочитали…
— А я мало… — вздохнул Борис. — В институте — он, простите, у меня бабский был…
— Педагогический?
— Угу… четыре года пошли коту под хвост. Даже не помню, на что их угрохал… Если что стоящее прочел, так это Толстого…
— Это он-то стоящее?
— По мне — еще как! Логика какая!..
— По-моему, злобный старик, — усмехнулась Инга. — Ханжа. Я где-то читала, что теорию непротивления мог придумать и Наполеон, но лишь на Святой Елене.
— Не знаю, — смешался Курчев. — В его учении я не смыслю, но Наполеона он здорово прикладывает, хотя несправедливо…
— А женщин как ненавидел! — продолжала Инга. — Сплошные комплексы. Элен — какая-то кукла. Мстил, наверно, какой-нибудь отвергшей его красавице. И вся эта нудятина о комильфо! А Наташа? Эпилог он явно написал для Софьи Андреевны, чтобы не огорчалась из-за вечных беременностей.
— Из двоих всегда один страдает, — перебил ее Курчев. — Муж и жена, как два стебля в одной банке, — кто из кого больше высосет.
— Оригинальный взгляд на супружество. Вы женаты? — Она тряхнула головой, словно хотела откинуть прядь со лба.
— Нет. Бог миловал. А что — я не прав? — Он поглядел ей прямо в глаза, выпытывая, так ли у нее с мужем.
— В реферате вы проповедуете равенство, — уклонилась она от ответа.
— Реферат — дистиллированная вода. Движение без трения. Про семейную жизнь я не знаю, а про обычную — скажу: нету в ней ничего химически чистого. Даже разложите доброту, и составных у нее выйдет больше, чем цветов в спектре.