Курчев даже не пытался понять Ингу. Она явилась в конце сумасшедшего дня, когда от усталости голова ничего не соображала. И что толку спрашивать о муже, если из расспросов ничего не узнаешь. Лучший способ — раскрыть себя в разговоре, тогда, бывает, и собеседник распахнется. Но в ресторане от голода, заморенно-сти, неудачи с рефератом и от армейских неприятностей Борис ошалел, стал выдавать на-гора собственную биографию и проворонил миг встречной исповеди. Он словно забыл, что напротив сидела замужняя женщина, которая — от жалости ли к нему, от тоски ли — съела за компанию бифштекс с луком и выпила за его удачу. Тогда он о ней почти не думал. Теперь же, на холоду, он вдруг очнулся и понял, что сейчас он ее доведет до дому — и все, больше он ее не увидит.
— Инга… — начал он.
— Тише… — прошептала она, схватив его под руку и вжавшись в него плечом — словно пряталась от кого-то.
Они собирались свернуть в проулок, но она потянула его дальше по темной Домниковке.
— Муж, что ли? — не удержался от вопроса Курчев, близоруко вглядываясь в спускающегося по переулку тощего невысокого мужчину в осеннем пальто.
— Нет. Потом, потом… — смеясь, Инга быстро тащила Курчева дальше по улице. На следующем углу торчало псевдоготического вида здание из красноватого кирпича. «Монастырь, — подумал лейтенант. — Отсюда, наверно, и Дом-никовка». Они свернули в проулок. Он тоже поднимался горбом, как предыдущий, по которому спускался тощий мужчина.
— Приятель, — пояснила Инга, когда они отдалились от Домниковки. — Очень милый человек. Но… — и она оборвала фразу.
«Караульщик», — хотел сказать Курчев, а вместо этого брякнул:
— Холодно сегодня…
Это могло относиться и к мужчине, который намерзся в переулке, ожидая загулявшую Ингу, и к своим восемнадцати километрам от железнодорожной станции до полка. Инга, видимо, восприняла слова как проявление мужской солидарности.
— Наверное, что-то передать хотел. Очень начитанный. Обещал помочь с диссертацией.
— Да на вас целый комбинат работает!
— Да. Еще бывший муж консультирует, — засмеялась Инга.
Теперь уже и ежу было ясно, что она свободна от мужа и, по-видимому, от ожидавшего ее в переулке начитанного доходяги. Значит, оставался один Алешка.
— Сюда, — сказала Инга. Они вошли в проулок с параллельной Домниковке Спасской и остановились у кирпичного дома старой постройки. — Давайте ваше сокровище и реферат.
— Для начитанных? — спросил Курчев.
— Угу, — кивнула Инга. — И для меня тоже. — Голос у нее все еще был веселый. — Хотите, вынесу вам Теккерея? Или вам надо бежать?
— Еще нет.
Она вошла в подъезд. Борис отвернул рукав. До последнего поезда оставалось двадцать четыре минуты. «В крайнем случае, голосну на шоссе, — решил, чувствуя, что его разбирает любопытство. — Тебе недолго увлечься, — ругал себя. — Ну, куда с твоим суконным рылом?..»
В проулке перед подъездом ветер гулял вовсю, но войти в парадное было неловко.
Дверь отворилась. На пороге встала Инга с двумя толстыми зелеными книгами. Выворотки и башлыка на ней уже не было.
— Простудитесь! — испугался Курчев и попытался втолкнуть ее в подъезд.
— Ничего. Я на минуту, — сказала она. — Не выношу стоять в парадных. — Она снова зябко повела плечами, возможно теперь уже от холода. — Счастливо. Письмо завтра передам. Вдруг принесу вам удачу. Звоните, когда будете в городе! — махнула рукой и тут же отпустила дверь — та гулко хлопнула.
Курчев поглядел на номер дома. Под цифрой по белому кругу даже при тусклом электричестве легко прочитывалось название проулка — Докучаев.
«Ну и ладно, — вздрогнул Борис — в названии ему почудился намек. — Я не навязывался».
Он спустился на Домниковку, быстро дошел до вокзала, купил у телеграфистки два конверта. На первом вывел адрес части, на втором — адрес мачехи.
На обороте лилового телеграфного бланка печатными буквами, чтобы было разборчивей, написал:
«Елизавета Никаноровна! Извините за назойливость. Если я Вам понадоблюсь, напишите. Адрес на конверте. Привет Славке и Михал Михалычу.
Еще раз простите. Ваш Борис.
Я был в городе недолго.
18 февраля 1954 г.» — кинул письмо в высокий деревянный с аляповатым государственным гербом ящик и вышел на платформу. За тусклыми окнами ночного поезда людей не было видно.
«Остановок небось не объявляют», — подумал Борис и залез в первый от паровоза вагон.