казался в тех краях мне самым честным ликом.
зато столкнувшись с ним теперь, в его великом
варьянте, я своим не подавился криком
и не окаменел. я слышу музы лепет.
я чувствую нутром, как парка нитку треплет:
мой углекислый вдох пока что в вышних терпят.
* * *
и без костей язык, до внятных звуков лаком,
судьбу благодарит кириллицыным знаком.
на то она — судьба, чтоб понимать на всяком
наречьи. передо мной — пространство в чистом виде.
в нем места нет столпу, фонтану, пирамиде.
в нем, судя по всему, я не нуждаюсь в гиде.
скрипи, мое перо, мой коготок, мой посох.
не погоняй сих строк: забуксовав в отбросах,
эпоха на колесах нас не догонит, босых.
* * *
мне нечего сказать ни греку, ни варягу.
зане не знаю я, в какую землю лягу.
скрипи, скрипи перо! переводи бумагу.
Источник: Poetry of Josef Brodsky (http://www-users.cs.umn.edu/~safonov/brodsky/ index.html)
Юрий Айхенвальд
(Справку см. т. 1, кн. 2, стр. 19)
ЧУДО НА ВАГАНЬКОВЕ
Кардиналы удалились, королевы спать легли,
Короли на троны сели, — да не встали…
Все — крам-бам-були, крам-бам-були,
Крам-бам-були-були, —
Пузырьками вверх, кустами вверх, крестами…
И в ограде копошится старый бедный человек,
Примириться он не может и не хочет,
Что другой такой же сгинул, словно прошлогодний снег.
Он над ним, как над живым, снует-хлопочет,
А старинный дом кирпичный тянет вверх свои кресты,
Словно там кого-то ищет, не находит…
Говорят, что есть Хозяин высоты и пустоты,
От которого все это происходит…
Если б знать, как беспощадна и бездарна простота,
Простоты мы никому бы не прощали.
На Ваганьковском кладбище никогда бы, никогда
Мы б с тобою, дорогая, не гуляли.
Но ведь мы и знать не знаем, что окажется потом.
Знать не знают все пророки и герои.
Только то и очевидно, что пучина и потоп
Обернулись здешней твердою землею…
1974—77
Ненавижу я хозяйку,
Эту тонную вдову,
Эту даму — многознайку,
Дуру-паву на плаву!
Мне она сама сказала,
Что великий Кочетков
У нее на антресолях
Погребен среди тюков.
Вы не знаете такого?
Между тем известен он.
Друг поэта Кочеткова —
Златокудрый Аполлон.
А не верите — прочтите,
Не соврал я ничего!
Не достанете — простите:
Не печатали его.
Он лежит на антресолях
Мертвый, стало быть, поэт.
Об него споткнулась кукла,
У которой глаза нет.
Каблучонок женской туфли
Наступает на него.
Этот Кочетков не труп ли?
Труп — не более того!
Каблучонок-татарчонок,
Каблучонок-шебуток…
Слышен битых и ученых
Пыльных шмуток шепоток:
«Ишь, мол, ты, поэт великий,
Все равно, дурак, забыт,
Вместо памятных реликвий
Нами, нами, шкаф забит.
Нас с тобой перемешали,
Жди помойки, наш собрат!
Под крылом облезлой шали
Рукописи не горят!»
Ах, потомки и потемки,
Шмутки, шутки, тишина!
Спи, кифара без поломки,
Чья натянута струна!
И не важно, что там было,
Кто за нас, а кто за них…
..Гаснет дневное светило,
Без вести пропавший стих…
1976—78
* * *
Мне мнилось — будет все не так.
Как Божья милость, наша встреча.
Но жизнь — как лагерный барак,
Которым каждый изувечен.
Мне мнилась встреча наша сном,
Чудесным сном на жестких нарах,
Кленовым трепетным листком,
Под ноги брошенным задаром.
Но ветер кружит серый снег
По тем полям, где мы бродили,
По тем краям, где мы ночлег
И место встречи находили.
Мое пустое ремесло
Слагать слога и строить точки…
Пусть скажут — в жизни не везло,
Все обещания бессрочны.
Пускай грехи мне не простят —
К тому предлогов слишком много,
Но если я просил у Бога,
То за других, не за себя…