— А лет-то вам сколько?
— Много.
— Ну все-таки?
— Много… А назову сколько — не поверите.
— Почему же не поверю?
— А люди нешто во что верят?.. Они только себе верят, да и то. когда пощупают.
— Но вы сами посудите — какие у меня основания, чтобы вам не верить?
— Э-э… Все так говорят, а потом не верят… Устал я от этих оснований. Трещу, как балаболка какая, а все впустую.
Старик показался мне занятным, и после долгих препирательств он вроде бы согласился рассказать немного о себе.
— Под пиво оно как-то легче пойдет, — сказал он.
Я принес пару пива, и он начал:
— Жили мы, значит, с моей старухой у самого моря… Почитай, лет тридцать жили, да еще годка три прибавь до венчания. Ну, я рыбачил. Когда удочкой, когда неводом… А старуха цельный день пряжу свою пряла. Домик у нас был никудышный… Можно сказать, не дом, а землянка ветхая… И вот, помню, однажды полный день просидел я на берегу со своим неводом — и ни хрена. То тину вытаскиваю, то траву какую-то… Солнце уж к закату было. Закинул я невод последний раз, вытаскиваю… Гляжу — батюшки мои!.. Извините, не угостите сигареткой?
— Пожалуйста, — сказал я и протянул ему пачку «Шипки». Старик размял сигарету, прикурил от моей, затянулся и продолжал:
— Да… Так вот, гляжу — светится что-то. Да так светится, аж глазам больно. Беру в руки… Не поверите — рыбешка! Маленькая, а тяжелая… Фунта на четыре тянет! Вот тебе и рыбешка! Из чистого золота оказалась!.. Во, думаю, счастье. Ведь ежели эту диковину на базаре толкнуть, так всю жизнь можно припеваючи прожить… Да не тут-то было. Рыбешка вдруг разевает рот и говорит самым что ни на есть человеческим голосом… Вы когда-нибудь слыхали, чтоб рыбы разговаривали?
— Честно говоря, нет, — сказал я. — Вот, говорят, у дельфинов свой язык есть…
— Так то дельфины, — протянул старик. — Короче говоря, взмолилась она, чуть не плачет… Отпусти да отпусти. Не прогадаешь. Я, говорит, за это любое твое желание исполню… Э, думаю, была не была! Весь век в бедности жил — остаток как-нибудь проживу… И говорю ей ради интереса, что вот, мол, ничего мне от тебя не надо, а если можешь, так сделай, чтоб у моей старухи новое корыто было, а то наше совсем раскололось. Кивнула она головой, и отпустил я ее в море. Только хвостиком махнула…
Прихожу домой. Что такое? Глазам не верю! Старуха мои обмотки в новом корыте стирает!.. Откуда, спрашиваю, корыто? Да цыгане, говорит, проезжали. Я им разные побрякушки, а они мне — корыто…
Дура ты, дура, говорю. Это ж рыбка!.. И рассказал ей всю историю. Как начала она меня на чем свет стоит поносить! Простофиля, кричит, дурачина, и все такое прочее… Старый ты, говорит, склеротик! Лучше б пить бросил! Гляди — уж до белой горячки допился, галлюцинировать начал!.. Где это видано, чтоб рыба по-человечьи болтала! Ступай проспись! И пока эту свою дурацкую дребедень из головы не выкинешь — на глаза не показывайся!.. Не поверила, значит…
Старик вздохнул и замолк… Помолчал немного, отхлебнул пива и продолжал:
— Да… Не поверила… А меня через это недоверие обида взяла… Почему, думаю? Что я, из ума, что ли. выжил? Для себя разве старался? Да мне от этой рыбки гроша ломаного не надо!.. Рассказал людям — засмеяли… Яйцами тухлыми закидали. Темнота, говорю, да у вас от этой рыбки полны закрома всякого добра будут!.. Не поверили, и все тут!.. И чего я после этого ни делал! Куда ни совался! И к околоточному ходил, у губернатора был, самому царю рапорт представил… Не поверили! Больше того — в остроге проморили… Вот видишь, прикладом все зубы повыбивали…
И старик показал мне бледно-розовые, без единого зуба десны…
— А все от неверия… Да… И вот однажды в одной деревеньке, недалеко от Питера, повстречался я с одним молодым человеком. Шустрый, глазки как угольки… Кучерявый такой смугленыш… Видать, нерусский. Он мне первый и поверил. Внимательно так слушал, записывал чего-то… А на прощанье полтину подарил… Уже потом, когда он про всю мою историю книжку написал, тогда поверили. Ан поздно. Я, правда, потом доказывал: вот, мол, не слушали меня, а на деле вон как получилось. Куда там! Никто и слушать меня не хотел… Вы на поезд-то не опоздаете?
— Нет-нет, — сказал я. — рассказывайте. Я услышу гудок.
— Сколько я потом от этого недоверия натерпелся! И ладно бы просто не верили. Так нет! Злобствовали при этом. И откуда столько злобы в людях?.. Помню, заприметил я как-то, что ежели на рану какую плесень класть… ну. самую что ни на есть обыкновенную плесень, так рана от этого вроде бы затягивается… А тут в деревне парнишка помирал. Корова его в бок боднула. Я говорю: плесень на рану положите!.. И-и!.. Палками прогнали! Кто ж это, говорят, на рану падаль всякую кладет? Да еще и собак спустили. Еле утек… Во! — Старик снял валенок, засучил штанину и показал здоровенный шрам на левой икре. — Тоже, стало быть, не поверили. А рассказал я про это двум докторам из Питера, так они ахнули! Дедушка, говорят, так ведь это ж пенициллин!.. Мне что, говорю, может, и пенициллин. Мне главное, что поверили… А уж когда книжку они про это выпустили, тогда все поверили. А меня из-за этого чуть собаки не разорвали. Ну, с собак-то что? Спрос малый…
— Да, собака и есть собака, — почему-то в тон ему сказал я.
— Не скажите! — оживился он. — Какая собака! Вот в девятисотых годах был у меня Полкан… Вроде бы Полкан как Полкан, так нет. Пес-то интересный оказался… На дворе он у меня жил. Бывало, выйду его кормить, фонариком посвечу, а потом кость бросаю. Так и кормил. А тут как-то выбежал я ночью Да двор по малой нужде, зажег фонарик, гляжу — а у Полкана-то моего из пасти слюна рекой бежит! Э, думаю, значит, собака соображает, что к чему… Значит, знает, что после этого фонарика ей жратву принесут… А раз соображает, стало быть, у нее ум есть! И что? Поверил кто? Ничуть! Один только старичок поверил… В Колтушах он жил, под Питером. В городки я с ним любил играть. Ох и мастак играть был! Так вот, он поверил… Написал книжку — на весь свет прославился…
Я нервно дергал под столом коленом и беспрерывно курил.
— Что молчите? Не верите? — Старик посмотрел на меня в упор. — Все так… Ну да уж я устал обижаться. Сначала думал, что только в России люди такие неверующие, а оказалось — всюду. Народ везде одинаковый… В Германии, помню, рассказал я одному немцу свою думу. Никому не рассказывал. Уж если в рыбешку не верили, так в это и подавно… А тот немец мне чем-то показался… Симпатичный, в общем, был немец… Маленький, лохматый, и глаза у него понятливые такие… Так я ему и поведал свою думу… Ведь если, говорю, от нашей матушки Земли лететь со скоростью света, то ты, говорю, год будешь лететь, а на Земле за это время, может, лет восемьдесят пройдет… Вот какая загвоздка!.. Рассказал. Ну и что? До сих пор многие не верят!
У меня пересохло во рту. Я вскочил и принес еще пару пива. Внезапно старик перегнулся ко мне через столик и сказал тихо:
— Вы мне, молодой человек, чем-то нравитесь… Хочу вам рассказать об одной удивительной, но очень страшной закономерности… Я о ней никому не рассказывал, потому что это страшно… Заприметил я. что…
— Не надо!! — в ужасе закричал я на весь буфет. Рабочие оглянулись на крик, буфетчица вскочила на ноги. Но, видя, что ничего не произошло, рабочие отвернулись к своим сарделькам, а буфетчица снова задремала. — Не надо! — сказал я уже тише. — Я должен ехать… Извините…
— Не веришь, — сказал старик очень спокойно. — И никто не верит! Господи, удавиться, что ли?..
Я подбежал к буфетной стойке и лихорадочно стал рыться в карманах в поисках мелочи…
— Вот! — я бросил рубль. — Я еще должен вам за две кружки пива.
— Не бойтесь, не опоздаете, — зевнула буфетчица и начала неторопливо отсчитывать мне сдачу. — Небось еще не скоро расчистят… И откуда понанесло?.. Днем еще и в помине не было…
Одна монетка упала на пол. Буфетчица нагнулась, подняла ее и продолжала:
— А старик-то этот еще с утра: занос будет, занос… Вот и накаркал… Копеечку я вам, наверное, не найду… Спичек не надо?