И тогда, представляешь, он лег на спину и рванул шкуру у себя на груди. «Не верите? Тогда сами можете посмотреть. Снимайте с меня шкуру!»
— Ну?
— Ну и сняли. Это проще всего, когда Медведь затравленный.
Да, вот это охота. Никто за тобой не гонится, никто не преследует по пятам. Сиди себе под кустиком, отдыхай. Тут и покричишь, и посмеешься.
Пошли мы с Зайцем.
— А кого сегодня будем травить? — спрашиваю его по дороге.
— Это уж кого придется, заранее трудно сказать. — Заяц засмеялся: — Не могу забыть, как он сдирал с себя шкуру.
Когда мы пришли, ребята — Сурок и Хорек — уже сидели под кустиками.
— Значит, травим? — сказали они.
— Травим, — сказали мы с Зайцем.
Залезли мы под кустик, и все вместе стали ждать. Час ждем, два ждем никто не появляется. Погода хорошая, солнышко не печет, и ветерок с полянки как раз в нашу сторону.
— Я пойду погляжу, — говорит Заяц. — Может, они там ходят другой дорогой?
Вышел он на полянку, вокруг походил, назад возвращается. Я уже и потеснился, чтобы место ему освободить, как вдруг слышу — Хорек кричит:
— Рыжий!
Упал Заяц на землю, по сторонам оглядывается. Но по сторонам никого нет.
— Рыжий! — кричит Хорек.
А за ним и Сурок:
— Рыжий!
Только я один ничего не понимаю.
— Кого травим? — спрашиваю ребят.
— Ты что — не видишь? Вот этого! — И показывают на Зайца.
А Заяц, видно, и сам смекнул — не в первый раз на охоте. Сидит, прикрылся ушами, а глазами водит по сторонам. Никогда я не думал, что у Зайца такие большие глаза. И круглые, как капуста.
— Это вы меня, ребята? — спрашивает Заяц и жмется к земле.
— Тебя! — кричит Сурок. — Тебя, рыжего!
Глаза у Зайца стали еще круглей, и такими большими, что в них сразу поместились мы все, со всеми нашими кустиками.
— Какой же я вам рыжий, ребята? — тихо сказал Заяц. — Я просто серый, обыкновенный, как все.
— Рыжий! — кричит Сурок.
— Рыжий! — кричит Хорек.
Никуда от них не сбежишь, не спрячешься.
— Вы же меня знаете, ребята, — объясняет Заяц, а у самого даже уши дрожат. — Я же серый, это только сверху немножко выгорело.
— Рыжий красного спросил, где ты бороду красил? — пропел Хорек, покатываясь от смеха.
— Я на солнышке лежал, кверху бороду держал! — подхватил Сурок.
— Ну что вы, какая у меня борода? — сказал Заяц, и мы все исчезли из его глаз — такими они стали мутными. — А если у меня шкура… немножко… так внутри я ж совсем не такой…
— Такой! — крикнул Хорек.
— Такой-сякой! — крикнул Сурок.
А я добавил, вспомнив, как травили Медведя:
— Рыжая кандала, тебя кошка родила!
Услышав про кошку. Заяц вскочил, но тут же снова упал на землю.
— Не верите? — крикнул он и заплакал.
Слезы текли у него по шерсти, она становилась мокрой и торчала клочьями, так что на Зайца было смешно смотреть.
И мы хором крикнули: «Рыжий!», и опять крикнули: «Рыжий!», и опять крикнули, и опять.
А он все мокрел и мокрел от своих слез, и шерсть у него все больше торчала клочьями. И он катался по земле, которая к нему прилипала, так что уже нельзя было определить его цвет.
— Не верите? — плакал он. — Почему же вы мне не верите? Ну почему? Почему?
Конечно, мы верили ему. Но охота есть охота.
Ленивец Ай
Может показаться странным и даже загадочным, как это ленивец Ай, никогда не покидавший дерева, вдруг приобрел такую известность. Но он все-таки ее приобрел, и за всю жизнь это было его единственное приобретение. Потому что ленивец Ай никогда ничего не имел и ничем не дорожил, кроме покоя.
Но покоем он дорожил.
Когда барсук Сурильо объявил всем войну, а затем начал военные действия, один ленивец Ай не покинул своего дерева. Он смотрел, как удирают лама Викунья и свинка Пекари, как они пускаются наутек и улепетывают без оглядки, но ему даже не пришло в голову позаботиться о себе. И не потому, что ленивец Ай не боялся барсука Сурильо — попробуйте не бояться Сурильо, который всем объявляет войну и затевает военные действия, — но ленивец Ай не побежал по примеру ламы Викуньи и свинки Пекари потому, что не любил, да и не умел бегать.
Тем временем прибыл броненосец Татупойу, который, по хитрому замыслу барсука Сурильо, воплощал в себе одновременно живую силу и технику. Броненосец Татупойу затормозил у самого дерева и стал бряцать об него своим панцирем, поднимая такой шум, какой бывает только на войне.