— Конечно, конечно! И ты вспоминай, — погладив ее по голове, разрешил старичок — и был таков.
Внушение дало результаты совершенно волшебные. Старичок, щупая в кармане бумажки, только выходил из подъезда, а Игнат Петрович уже уверенным шагом шел к серванту. «Вспомнил, вспомнил!» — приговаривал он и бил себя по голове серпастым-молоткастым.
Дело пошло как по маслу. В тот же день Игнат Петрович вспомнил, кто он и как его звать. Опознанная супруга всплескивала руками и приговаривала: «Ай да старичок!»
Старичок действительно оказался ничего себе.
Наутро Игнат Петрович пробудился ни свет ни заря, потому что вспомнил во сне речь Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева на семнадцатом съезде профсоюзов. Причем вспомнил дословно.
Выслушанная натощак речь произвела на Елену Павловну сильное впечатление — отчасти, может быть, потому, что остановиться Игнат Петрович не мог, хотя попытки делал.
Произнеся на пятом часу заветное «бурные продолжительные аплодисменты, все встают», Игнат Петрович изумленно пробормотал: «Вон чего вспомнил» — и без сил упал на тахту.
За завтраком Елена Павловна с тревогой поглядывала в сторону мужа, опасаясь, что тот опять заговорит. Но, измученный утренним марафоном, Игнат Петрович молчал, как партизан, и первой заговорила она сама.
— Moscow, — сказала она, — is the capital of the USSR. There are many streets and square here!
Хотя хотела всего лишь спросить у Игната Петровича, не хочет ли тот еще гренков.
Игнат Петрович поперхнулся глотком какао, а то, что проглотил, пошло у него носом.
— Ты чего? — спросил он, отроду не слыхавший от жены английского слова.
— Moscow metro is the best of the world, — ответила Елена Павловна, удивляясь себе. — Ой, мамочки! Lenin was born! — крикнула она, и ее понесло дальше.
Процесс пошел. Через час Можжевелов, не в силах удержать в себе, уже рассказывал супруге передовицу «Собрать урожай без потерь!» из августовской «Правды» какого-то кромешного года. Супруга плакала, но Игнат Петрович был неумолим. Кроме видов на давно съеденный урожай, Елена Павловна узнала в этот день данные о добыче чугуна в VI пятилетке, дюжину эпиграмм Ник. Энтелиса и биографию Паши Ангелиной, всю.
День пролетел незаметно.
На сон грядущий Игнату Петровичу вспомнились Чомбе, Пономарев и Капитонов.
В антракте между приступами Игнат Петрович лежал на тахте и с выпученными глазами слушал излияния супруги. Воспоминания Елены Павловны носили характер гуманитарный: она шпарила английские topics про труд, мир и фестиваль, переходя на родной язык только для того, чтобы спеть из Серафима Туликова, помянуть добрым словом царицу полей и простонать: «О господи!»
Только перед самым сном Елену Павловну наконец отпустило, и она звонко несколько раз выкрикнула в сторону Подольска: «Сука! сука! сука!»
На рассвете Игнат Петрович (была его очередь) произнес речь Хренникова на съезде композиторов, а за завтраком с большим успехом изобразил Иосифа Броз Тито с карикатуры Кукрыниксов. К счастью для супруги, наблюдать все это ей пришлось недолго: в семь утра она приступила к исполнению ста песен о Сталине — и уже не дала себя отвлечь ничем.
Дело принимало дурной оборот. Коммунистическое двухголосие, доносившееся из окон дома в центре Москвы, начало привлекать внимание. К вечеру по городу поползли слухи, что в районе Кропоткинской функционирует партячейка истинно верного направления. Под окнами начали собираться староверы с портретами. Ночью на фасаде дома появилась надпись, призывающая какого-то Беню Эльцина убираться в свой Израиль, а в половине седьмого утра, судя по понесшимся из окон крикам «Расстрелять!» и «Говно!», Игнат Петрович дошел до ленинского периода в развитии марксизма.
Супруга, всхлипывая и из последних сил напевая «Варшавянку», уже писала срочную телеграмму в Подольск.
Старичок приехал к полудню.
— Что ж ты наделал, ирод? — с порога закричала на него Елена Павловна. — The Great October Socialist Revolution!
— Чего? — в ужасе переспросил старичок.
Елена Павловна только замахала руками. В комнате, сидя в кресле со стопкой валокордина, осунувшийся Игнат Петрович бормотал что-то из переписки Маркса с Лассалем. Старичок, вздохнув, почесал розовую лысинку.
— Дозировку не рассчитал, — признался он наконец. — Передержал. Теперь уж… — И развел окаянными руками.
— Верни! — закричала тогда Елена Павловна. — Lenin died in nineteen twenty four! Верни все как было! Сейчас же!
— Хорошо, — покорно согласился старичок. — И тебя, что ли, тоже?..