Тамошний мир оказался удивителен: все было как у нас, только совсем по-другому расставлено. Сориентировавшись, мы первым делом поползли в сторону кухни и возле мусорного ведра, прямо с пола, поели вкуснейших крошек. Я, признаться, не был расположен покидать эту халяву, но Еремей, попав за щиток, как с цепи сорвался.
— Хватит тебе! — орал он. — Где-то тут должен быть шкаф!
И, стуча усами, помчался наверх. Я бросился вдогонку. Шкаф действительно был. Мы собирались уже заползти между створок, когда оттуда показались усы, а вслед за ними выполз огромный и совершенно бурый таракан.
— Хэлло, мальчики, — проговорил он с очень знакомым акцентом. — Далеко собрались?
— Добрый день, — вежливо отозвался Еремей. — Нам бы в шкаф.
На это вылезший поднес ко рту лапку и коротко свистнул. На свист отовсюду полезли очень здоровые и опять-таки бурые тараканы, и не прошло пяти секунд, как мы были окружены со всех сторон. Последним неторопливо вылез жирный, со спичечный коробок, бурый же таракан с какой-то бляшкой на спине. Этот последний без перерыва жевал, что, может быть, отчасти и объясняло его размеры.
— Шериф, — обратился к жирному тот, что остановил нас, — тут пришли какие-то черные ребята, они говорят, что хотят в наш шкаф.
Тут все захохотали, но как-то странно, и, приглядевшись, я обнаружил, что они тоже жуют. Вообще, надо признать, среди бела дня посреди кухни они вели себя совершенно по-хозяйски. Кажется, они совершенно не учитывали человеческий фактор.
Жирный вразвалку подошел к нам и начал не спеша разглядывать: сначала Еремея, потом меня.
— А вы, собственно, кто такие? — спросил он через некоторое время, видимо не разглядев.
— Мы тараканы, — с достоинством сказал Еремей.
— Это недоразумение, — веско ответил называвшийся шерифом. — Тараканы — мы. А вы — собачье дерьмо.
Когда взрыв хохота утих, жирный уставил лапу Еремею в грудь и, не переставая жевать, сказал так.
— Мальчики, — сказал он, — идите откуда пришли и передайте там, что в следующий раз мои ребята будут стрелять без предупреждения. А сейчас мы с ребятами посмотрим, как вы бегаете.
Туг стоявшие вокруг нас образовали коридор, и по этому коридору мы с Еремеем побежали. Сзади сразу начался беспорядочный грохот, и над головами у нас засвистело.
Как я и обещал Еремею, наше пребывание за щитком было чрезвычайно коротким: уже вечером Еремей затормозил возле нашего унитаза, держась за сердце и тяжело дыша. Он, видимо, хотел что-то сказать, но сразу не мог. Удалось ему это только через минуту. Сливовый джем, сказал Еремей, вовсе не так вкусен, как он думал. И не исключено, что даже вреден для тараканов нашего возраста. Прощаясь со мной возле крана, Еремей попросил также никогда больше не уговаривать его насчет овсяного печенья.
Этой сентенцией и завершилось наше путешествие за щиток. Иногда я даже спрашиваю себя, не привиделось ли мне все это, как тараканиха средних лет. Но нет, кажется… А впрочем… Вы же понимаете, в наше время ни за что нельзя ручаться.
Дома меня ждала Нюра. Нашего с ней разговора я описывать не буду: бабы — они бабы и есть.
Всю следующую неделю я болел: бег после контузии не пошел мне на пользу. К тому же жирный с бляшкой начал являться мне во сне, а явившись, тыкал лапой в грудь, называл «мальчиком» и заставлял бегать. Но все это оказалось куда легче реальности, ибо вскоре после моей болезни случилось то, что заставило меня, превозмогая слабость, торопиться с окончанием моих мемуаров…
4.
Первое, что я увидел, когда, пошатываясь, вышел из- под отставших обоев, был Семенов. Семенов стоял ко мне спиной и держал в поднятой руке какую-то штуковину, из которой с шипением вырывалась струя. Сначала я ничего не понял, а только увидел, как со стены, к которой протянул руку Семенов, срываясь, летит вниз Дмитрий Полочный, как падает он на кухонный стол и, вместо того чтобы драпать, начинает быстро-быстро крутиться на месте, а Семенов не бьет по нему ладонью, а только с интересом смотрит. Когда Дмитрий перестал крутиться, подобрал лапки и затих, узурпатор взял его за ус и бросил в раковину.
Паника охватила меня. Я бросился обратно под обои, я помчался к Нюре, дрожь колотила мое тело — я понял, что приходит конец. До наступления ночи от семеновской струи погибло еще трое наших, и все в кухне провоняло ею до последней степени.
Ночью, убедившись, что убийца уснул, я зажал нос и снова бросился к Еремею. Еремей, сидя по холостяцкой своей привычке в полном одиночестве, раз за разом надувался и, поднося лапки ко рту, пытался свистнуть. Он еще ничего не знал.