Проснулся в поту. Накинул трусы и — на вокзал, на электричку… И напрямик — через леса, поля, болота, мимо геологов, егерей, браконьеров… Пограничная собака потеряла след. Подняли вертолеты. Чтоб не засекли, сломал рацию, выкинул компас, по звездам вышел точно к океану — не к тому, неважно! — переплыл, питаясь планктоном, и снова — по тундре, через ущелья, по кишащей автогонщиками пустыне… Вошел в саванну, вырвал из пасти льва попугая, научил кричать «Козлы!», выпустил. И — по хребту, по водопаду, в самые дикие, жуткие, где не ступала нога.
И там, в этих джунглях, нашел!
Они вышли из папоротников. С луками и копьями, не нюхавшие пороха и табака, все голые, хотя уже познавшие стыд — женщины прикрывали листьями уши.
Вот же оно, Господи, хотел он заплакать.
Спасибо, Господи, хотел он заплакать.
Нетронутое, первозданное, заплакал он.
Ты сохранил, Господи!..
И тут к нему вышел вождь с кольцом в носу и в знак дружбы вручил священную реликвию племени — прокладку «Олвэйз плюс».
Он забился, завыл, стал тыкать в себя отравленной стрелой, но вождь снял с кольца в носу мобильный, вызвал службу спасения 911. Те примчались, смазали йодом, дали снотворное и вернули в большой мир. Который, пока он спал, съежился до размеров его комнаты, и все, что есть в мире, уместилось в ней — панасоник, фанта и мулинвкс — надо жить играючи.
И он проснулся и зажил как надо. Играючи-играючи. Как надо.
И последнее, что изредка нервирует его, — расширяется ли все-таки Вселенная?
Вспомнит про это, насупится, подойдет к окну, уставится туда, где был некогда горизонт, и длительно мыслит, почесывая пятно на лбу — как раз между рогами.
1998
Была у одного мечта — стереть грани. Между городом и селом, между мозгом и мускулом, между кукурузой и желудком.
Мечтатель не дожил, но греза сбылась — в части искусства.
Тут уже стерты не только грани, но память, что они были. Что была черта, отделявшая количество художников от качества художества.
Сегодня ни качество никого не интересует, ни количество. Граней нет — есть рейтинг. У этого рейтинг опять упал. А у того никогда и не поднимался. Этот небритый рейтинг прополз в искусство из шахмат и сексопатологии. Там он определял достижения — здесь он их заменяет. «В последнем хит-параде Даниель по рейтингу сравнялся с «Ариэлем». Да, один из них певец, а второй — стиральный порошок № 1 в Европе. Ну и что — поют одинаково.
Рейтинг торжествует, грани стираются. Хотя с разной скоростью.
Грань между скульптурой и тем, что этот парень налепил у нас на каждом углу, пока еще видят все — кроме давших деньги. Грань между балетом и отсутствием координации уже и за деньги никто не видит. Да какая грань — тот Моисеев и этот Моисеев. Упразднилась грань между провалом и триумфом, хотя в случае провала банкет длится дольше.
Путь от великого до смешного один шаг — и мы этот путь прошли. На окружающих нельзя смотреть без смеха — настолько все уверены, что они великие. Хотя ты-то точно знаешь, что великих всего двое. Первый — ты, второй — ты в зеркале.
А вообще, скромность творцов — за гранью.
— Ты фильм видел?
— Нет.
— Потрясающе! Грандиозно! Зал рыдал!
— А чей фильм-то?
— Мой!!!
Все это — на фоне неуклонного стирания грани между мужским и женским. Процесс обоюдный. Навстречу отрядам Перебежчиков-мужиков несутся эскадроны баб-дезертирок. Некоторые так часто меняют ориентацию, что уже вконец запутались и даже не знают, с какой стороны садиться в телепередаче «Про это». (Скорбный диспут тех, кто этого не может, с теми, кто этого не хочет, при участии экспертов, плохо помнящих, что это такое.)
Где исчезают грани, возникают смежные профессии. Импрессарио в законе. Продюсер-авторитет. Гастрольная деятельность жива только усилиями региональной братвы. Пацаны-меценаты встречают, поселяют, организуют аншлаг и не скрывают уважения в сауне.
— Какие люди, блин. Народные артисты. Моя Людка от тебя — кипятком!..
Такой душевности не бывало со времен Третьякова. Новые братки отличаются от старых администраторов тем, что, во-первых, больше платят, во-вторых, меньше пьют, в-третьих, все-таки выпив, могут от любви замочить, о чем потом пожалеют, но лучше сесть на поезд, не дожидаясь.
Но и бояться, во-первых, глупо, во-вторых, поздно. Ибо грань между братвой и богемой стирается на глазах. Уже сейчас по виду не понять — кто из зоны, кто из ВГИКа. И те, и другие в татуировках, и те и другие целуются при встрече. Конечно, братва пока не так сильно матерится, а богема пока не называет друг друга «брат». Ничего, вот-вот сойдет на нет и эта последняя грань.