…и тут пузырем вздулось сердце и лопнуло, гулко ударив в виски, и сразу в горле ком — это и потом так бывало: чуть что — именно ком в горле и не сглотнуть — и по всем нервам как током, потому что «Постой-ка, — сказал Тот из-за спины. — Постой-ка», и он остановился, повернулся, а губы сухие, толстые, и вроде спросил: «Я?» — или вроде спросил: «Что?» — хотя уж чего глупей, а Тот стоял и смотрел на него, то есть как бы даже не на него, а на некое обстоятельство места и времени, равнодушно-спокойно смотрел, и тут она начала что-то Тому говорить, что-то быстро и возмущенно, а Тот на нее даже не взглянул, только ему сказал спокойно:
«Пойдем», и он — нет, он не сразу пошел, он еще что-то сказал сперва, сглотнул ком с усилием и сказал что-то невнятное, как бы удивленно-протестующее, а Тот смотрел спокойно, а она говорила: «Ну уж это знаешь!..» или «Ну уж это слишком!..» — а было это уже возле кинотеатра, ну да, ведь шли-то они именно в кино…
…именно в кино он с ней шел тогда, несколько дней он собирался и клялся себе что пригласит, и вдруг решился: небрежно так, мол, пойдем, что ли, сходим, как будто в тысячный раз, и она тоже, как в тысячный: а что, давай, мол, — и он, конечно, воспарил — еще как! — и предвкушал, и весь день в этом предвкушении, в окрыленности ждал вечера, когда пойдут они с ней на фильм, — а что за фильм, не вспомнить, конечно, вот в кино-то они и шли, когда их Тот увидел возле дома, в котором они все жили — и он, и она, и Тот, — да-да, они впервые шли с ней вдвоем, то есть раньше они, случалось, вместе ходили, возвращались из школы домой, но ведь не вдвоем, а c остальными, и по дороге задевали друг друга и хохотали визгливо, и она, как все, но он-то видел, конечно, нет, не как все она, а тоньше и глубже, и как-то это было с ним именно связано, что все в ней тоньше и глубже, и, с ней встречаясь глазами, он, ясное дело, видел, что она тоже все понимает, и все это сложно так и тонко, и именно между ними, исключительно между ними, хотя потом…
…потом-то он уже знал, что он не один был, а многие к ней такое испытывали, такой у нее год был тогда, конечно, не только у нее, у них у всех был тогда такой год, ноу нее особенно, на ней как-то все сошлось, и, конечно, потом об этом вспоминал он уже с иронией — а как же! — и этой иронией быстро растворил осадок от того дня, ну, как бы стер пятно ацетоном, то есть пятна уже нет, а так, только слабые следы пятна, если как следует приглядеться; но ирония — это потом, а тогда-то скажи она на черное — белое, и точно бы он знал, что белое, про себя-то, в глубине, знал бы, что черное, но уговорил бы себя, что белое… И вот был он в тот день окрылен и полон внутри радужным сиянием, ибо знал, что вечером, вечером, вечером идет с ней в кино! — с ней! в кино! идет! он! — и весь день ходил, да нет, не ходил — это была твердая поступь, и взгляд ястребиный, — не взгляд — взор! — и плечи мощные, покатые, и шея, и что-то внутри пелось такое английское, как в этих фильмах, когда сперва прерии, прерии во всю ширь, а вдали в дымке скалистые горы, и воздух свеж, и цокот копыт, и сам весь загорелый, с морщинками у глаз, и улыбка белозубая, и в седле чуть небрежно, и молниеносно вскинуть карабин, и весь такой…
…такой вот весь шел он днем с билетами на последний вечерний сеанс, и лихо пелось внутри, и вертелась в голове откуда-то фраза: «Такой не только ударит крепко, но и прыгнет выше всех», и это как бы про него фраза, и вот так шагал, раздвигая грудью воздух, дома, деревья, отбрасывая в стороны киоски и этих прохожих, взрывая беспощадным прищуром трамвай — ба-баммм! — ив ногах ощущая такой удалой зуд — рывком, без подготовки, обвести одного, второго и влепить неотразимо в верхний угол, и тут, конечно, гимн, и к горлу слезы, и она, она рядом с ним…
…она рядом с ним стояла, а Тот сказал только: «Идем», и повернулся, и пошел неторопливо, даже не глядя, не проверяя даже, идет ли он за ним, потому что был уверен, знал, что он пойдет, и он пошел, а Тот не спеша, не оглядываясь, шагал, курил папиросу на ходу, и он — за ним, а было уже темно совсем, и небо почти черное, и фонари светили холодной зеленью, и вот они уже пересекали проспект: Тот чуть впереди, а он чуть сзади, худой, руки длинные, чувствуя, как лопатки торчат, как все торчит в нем нелепо и жалко, и руки замерзшие, он их в карманы засунул, в кулаки сжал, и вот они пересекли проспект и очутились возле магазина, а магазин работал до одиннадцати тогда, и было, должно быть, начало одиннадцатого, ну да, сеанс в кино был в десять ровно, — и вот тут-то ему Тот и сказал: «Постой, папирос куплю» — или нет, не так, он сказал: «Подождешь здесь, я папирос куплю» — и опять повернулся к нему спиной и в магазин вошел, а он один остался…