…вышел на площадку своего этажа, мутная тут лампочка горела, и он направился в темный угол к двери квартиры своей, и тут вот, в углу, резко — раз! — раз! — раз! — на, сволочь! — ногой! — в пах! — согнулся, гад! — на! ползи! — тварь! сука! — в рожу еще! — на!.. — и перевел дыхание, руки дрожали от схватки с воздухом, дверь открыл ключом, и вошел в теплый коридор, и соседке: «Здрасте», и она ему: «Здравствуй», а потом — дома никого у него не было, что ли? — в ванную пошел, заперся, долго в зеркало смотрел, испытывая что-то вроде того, когда сидишь в поли клинике зубной в коридоре и вдруг: «Следующий!» — и сердце — тук! — твоя очередь, и входишь, обмирая, в кабинет, а когда выйдешь, то вроде бы и ничего, вроде бы уже и не было этого беспомощно раззявленного рта минуту назад, и не дергался от ужаса под бормашиной, и только усталость остается, и вот что-то похожее на это было, когда заперся в ванной и в зеркало на себя смотрел…
…долго, долго смотрел в зеркало, рожу скорчил, замахнулся, ноздри раздул, согнул руку, напряг бицепсы могучие, кулак сжал, потом опустил руку, усмехнулся, к стеклу зеркальному приблизился, в самые зрачки себе посмотрел, потом отодвинулся, «Гад», — сказал, — о себе это он сказал: «Гад, сволочь», — о себе, потом еще усмехнулся иронически, плечами пожал, потом открыл кран, лицо умыл, вытерся и вышел из ванной, а потом — потом вроде какой-то провал, какая-то в памяти невнятица, неясность — будто вырезали из фильма какой-то эпизод: чик! — и фильм дальше крутится, а ты смотришь и видишь — вырезано что-то, но что — не понять, да и зачем оно было нужно, если в фильме и так все сходится? — но все же был ведь эпизод, был для чего-то, с целым фильмом связывался как-то, а вот — чик! — и…
…Тот вышел из магазина с пачкой «Беломора», подошел к мужику, который ждал его, и пошли они вдвоем и скрылись среди прохожих, а он посмотрел им вслед, постоял чуток, хмыкнул иронически: надо же, черт возьми, сколько лет. Интересно, узнал Тот его или нет, вряд ли, конечно, а может, и узнал, да вида не показал, а может, и не помнит он его вообще, даже скорее всего, не помнит, да и что помнить-то, господи, да и какая разница… И зашагал он по проспекту. Зашагал себе. Газету так и не купил, кстати…
1982
— Ты не муж!
Логично. Раз я не желаю стоять, как идиот, в этой проклятой очереди, значит, не муж. У нас с ней уже давно все логично.
— Возможно, — достойно отвечаю я. — Хватит того, что ты моя жена.
— Словоблудие! — кричит она. — Ты посмотри, тут уже не повернуться!
— А ты поизящней, — бормочу я, отводя глаза от пустых бутылок, занимающих полкухни. — И дай мне спокойно поработать.
— «Поработать», — с невыразимым презрением произносит она.
Хлопает входная дверь. Я остаюсь один.
Сажусь за письменный стол. Чистый лист бумаги, вставленный в машинку, — мучительное зрелище. Говорят — сюжет. А что сюжет, когда его потом надо на бумагу, С бутылками, кстати, надо что-то делать. Но вот так взять и сбить человеку рабочее настроение? Да, со всем этим надо что-то делать…
Я долго смотрю на машинку. Потом решаюсь, кладу пальцы на клавиши, и…
Звонок.
Открываю.
Яйцеподобная лысая башка на длинной нечистой шее, круглые очки, за которыми поблескивают бессмысленные глазки, рот растягивает сладчайшая улыбка — все это вырастает из невозможного цвета и помятости пиджака, под которым расхристанная рубашка с болтающейся пуговкой, — все это размахивает руками, сопит, кланяется, словом, выражает мне нежнейшие чувства любви и преданности.
Сосед в субботнее утро.
— Ми-шень-ка! — Соседа качает ко мне, и известный запах объясняет его радужное настроение. — Мишенька! Вы благороднейший человек!..
Ясно. Раз «благороднейший» — значит три рубля
Если «надо бы выручить», то рваненький. А «благороднейший» — нет, не меньше трешки. Откуда это у него? Hex то, что я благороднейший, это как раз понятно — не отказываю, а вот откуда у него этот слог? Прямо какой-то чеховский приказчик, ей-богу.