Сидим у Аркадия Исааковича дома на улице Горького.
Его спина изогнулась, приняв форму кресла. Правой рукой придерживает тремолирующую левую. Тихо рассказывает анекдот. Не помню какой… человек приходит в помещение, раздевается…
Напротив огромные темные глаза. И вдруг ловлю себя на том, что ВИЖУ, как человек снял шляпу, она летит, поимела на гвозде. Снял туфли, сладко, с хрустом пошевелил пальцами…
Были только глаза и голос Райкина!
Как в сказке «Кот в сапогах», Аркадий Исаакович мог превратиться в мышку, во льва. И как бы женщины завизжали!
…Гастроли театра в Венгрии. Идем по улице. Райкин, его дочь Катя и я. Райкин одет, как всегда, безукоризненно, но бредет шаркающей стариковской походкой, уронив плечи, прикрыв глаза.
Катя сказала:
— Папа! Ты же не старый мужчина! Женщины смотрят!
Аркадий Исаакович вскинул седую голову, зажег глаза и стремительной походкой легко оторвался от нас. Плащ, кашне, шляпа. Женщины оборачивались. Райкин на сколько хотел, на столько и выглядел.
С годами у Аркадия Исааковича сложился свой распорядок дня. Спал днем, дремал утром, копил силы к вечеру для спектакля.
Комиссия министерства принимала спектакль днем. Не лучшее время. В пустом зале пять членов комиссии с оловянными глазами. У артиста куражу нет. Райкин вяло бормочет, забывает текст. Я в первом ряду с бумагами, подсказываю отвратительно громко. Райкин не слышит. Не хочет слышать…
Пытка кончилась. Садимся в машину. Аркадий Исаакович, глядя сквозь меня на Костю, говорит: «Котя, у меня в жизни не было такой неудачный программы, как эта!»
Чувствую себя ничтожеством, на глазах превращаюсь в коровью лепешку, плюхаюсь на асфальт…
Через день премьера в зале «Россия». Райкин в ударе. Восторженный прием публики. Море цветов. Аркадий Исаакович при Косте, ласково глядя мне в душу, говорит: «Котя, а ведь лучшего спектакля у меня, пожалуй, и не было!»
…Не при нем велись разговоры: «Почему не оставить сцену? Остался бы в памяти великим и легким!»
Инстинкт выживания!
Когда Райкин появлялся на сцене, зал вставал и минуты три аплодировал. В те годы вставали только при появлении членов Политбюро.
Райкин мог забыть слова, оговаривался — прощали все. В финале зал снова вставал.
Зрительская любовь превращалась в энергию, в эликсир жизни.
Райкин по-юношески легко сбегал со сцены, хлопал по попке актрису, садился в гримерной на стул. Шутил.
Минут через десять на глазах превращался в старого человека.
Моему отцу за восемьдесят. В организме уже многое вырезано. Кое-что осталось.
Целыми днями сидел неподвижно на стуле, похрапывал, просыпался со стоном, ругался на телевизор, засыпал…
Когда я заезжал или звонил, отец возмущался:
— Семен, представляешь: просыпаюсь! И тут ни с того ни с сего…
Дальше подробно симптомы.
— Папа! Тебе за восемьдесят! Сколько вырезано! А ты до сих пор считаешь: все ни с того ни с сего!
— Нет, ты представляешь? Ни с того ни с сего…
Умер отец в восемьдесят восемь. Ни с того ни с сего…
Восьмидесятые. Только начал выступать за небольшие, по тогда сумасшедшие деньги.
Меня находят люди из-под Сыктывкара. Кооператив. Добывают мрамор, делают надгробия.
«Семен, дела идут хорошо. В феврале годовщина. Хочется сделать коллективу праздник. Возьми пару актеров и прилетайте. Не пожалеете!»
Приглашаю трех человек из Ленконцерта.
Прилетаем в Сыктывкар.
Сказано было: «Вас встретит синяя «Волга».
Ждем час. Никакой синей «Волги». Мороз за двадцать.
Говорю ребятам:
«Я кашу заварил, летим назад за мой счет».
Кассирша отвечает: «Ближайший самолет на Питер через неделю. Не расстраивайтесь — билетов нет».
Чем еще можно выбраться отсюда? Причем понятия не имею — откуда! Одному богу известно, где мы находимся!
В зал заходит дядька в тулупе:
— Из Питера кто-нибудь?
— Мы!
— Поехали.
Счастливые, что все обошлось, трясемся в «Жигулях».
— Далеко ехать?
— Да тут тьфу! Два раза пописать!
Едем час, два. Дороги практически нет, но мы по ней едем. Тряска такая, что крошатся зубы.
Посреди ночи подъезжаем к двухэтажному зданию. Здоровенная луна освещает гигантских размеров сосульки. Открывается дверь. Выходит голый мужик в валенках. Глаза закрыты. Он спит. Писает. Уходит. Замерзшая струя красиво переливается.
Будят повариху. Выходит босая, на голом теле тулуп. Ножовкой пилит бревно на полу. Это замерзшие макароны. Отбивает ломом кусок масла, Жарит. Это едим. Вкусно.