Народ лежал пластом на песке. Казалось, где-то журчит горный ручей. В животах так урчало от голода.
В пять гонец принес весть: «Барана поймали!»
В шесть баран был зарезан!
Полвосьмого тушу доставили в лагерь.
На кухне зашкварчало, забулькало.
Ночь. Шипя, в воду падают звезды. Шепелявит прибой. Желудочный сок течет к морю. Торжественный звук трубы полдвенадцатого ночи возвестил: прощальный обед начался! При свете факелов вынесли шампуры шашлыка, истекавшего жиром и соком, тазы с салатами: огурчики, помидоры, лук, зелень. Ящики сухого вина. Мясистая черешня, ломти арбуза…
Минут десять лязг зубов и рычанье. А потом до утра веселая сытая ночь.
Когда готовите пищу, кроме специй, добавьте чуть-чуть ожидания.
Аппетит гарантирую!
1967 год. После институтских военных сборов добираемся на Север до Кандалакши. Там наш стройотряд.
Полярный день длится всю ночь. Между сопок висят оранжевый и белый шары. Солнце еще не ушло, а луна уже тут.
Мы приехали веселые, свежие. А бойцы мрачные, еле волокут ноги. Было отчего.
Десятичасовой рабочий день. Парни таскали носилки с жидким бетоном. Если бы не петушиность перед девчонками, руки бы точно поотрывались. Жилы звенели от напряжения. Многие со строек увезли варикоз. Вены не выдерживали, ноги оплетали узлы.
Утро наступало так. Из динамиков без четверти семь распевались «Битлы», а мы еще не знали, чья эта музыка.
В вагончиках спят мертвым сном.
«До построения десять минут!»
Храп.
«До построения, мать вашу, пять минут!»
С полок валились тела, полуодетые брели к рукомойникам, досыпая, плескали водой налицо, после топтались на поляне, думая, что построились в ряд. Эта клиника называлась «утреннее построение».
Мы решили поднять боевой дух товарищей.
Ночью разлили по рукомойникам разноцветную тушь.
Дальше утро — как описано выше. Плеснув тушью в лицо, ребята топтались на поляне, пальцами разлепляя глаза. Увидев вокруг разноцветные рожи, начали дико смеяться. Каждый был уверен, что перемазались все, кроме него.
Не убили нас потому, что не смогли рано утром догнать.
Мой первый комический гэг.
Семидесятые. Практика на заводе художественных красок.
Небольшие комнатки. Там перетирали краски вручную. Техника безопасности — каменный век.
Желтая комната. Желтая женщина с желтыми глазами и зубами. Она терла охру.
Синяя женщина. Синие глаза, такие же зубы. Ее звали Кобальт.
Красная женщина. Естественно, с красными волосами, глазами, зубами. Плакала красными слезами. Она терла кадмий…
Цвета на картинах я долго воспринимал как результат выдавливания на холст из тюбиков тех самых женщин.
Восьмидесятые. Служил в ДК Ленсовета. Зав.клубом молодежи Петроградский стороны.
Вечер, посвященный Дню Победы, в большом зале.
Режиссер поручил забрать в мастерской факел, зажечь и вставить в руку женщине-матери. По сценарию она с факелом идет через зал. Все встают в едином порыве. Женщина-мать на сцене зажигает от факела вечный огонь памяти. Ансамбль поет. Зал подхватывает. Апофеоз, чтоб не сказать большего.
Идет вечер. Я с женщиной-матерью в фойе. Красивая, полная достоинства старуха в черном до полу платье. Дают отмашку. Я поджигаю и отдаю факел. Бабушка идет по проходу. Зал встает. Все по сценарию.
Откуда-то нехороший запах. Подношу ладонь к носу — бензин!!! Факел течет! Вспыхнет старуха!
Бывают ситуации, когда в долю секунды надо на что-то решиться.
Или не решиться. Помчись я за старухой, повали, бедную, на пол, у нее мог случиться разрыв сердца. Паника в зале. Огонь по рядам. Жертвы.
К счастью, у меня столбняк. Глазами впился в спину старухи. Торжественная поступь. Самая длинная минута в моей жизни.
Наконец женщина-мать поднялась на сцену. Зажгла вечный огонь под овацию зала.
Громче и дольше всех хлопал я.
С тех пор Девятое мая для меня особенный праздник.
Восьмидесятые. Дом актера на Невском. Я зав. творческим отделом. Уже потихоньку писал. Чудная женщина, Тамара Германовна, когда я делал задумчивое лицо, спрашивала: «Сенечка, вы сейчас думаете о делах Дома актера или о своих?»
Будучи честным, сам попросился с должности зав. отделом.
Там же в Доме актера работал ночным сторожем и вышибалой в ресторане. Вершина карьеры.
В Доме актера узнал об особенности моего голоса.
Телефонный звонок. «Будьте добры Николая Петровича!»
— Вы не туда попали!
Пауза. Женский голос дрожит: «Не бросайте трубку! Умоляю, поговорите еще!»