— Аморальность кругом! — вставила Анна Павловна, бывший бухгалтер. — Мутейкин из двадцать второй антресоли офицеру сдает, а тот на антресоли баб водит!
В три часа ночи Петр Сергеевич сидел на полу в кирпичах, шаря по телу рукой в поисках сердца. Верный Жорж слизывал пот со лба, содрогаясь всем тельцем от невысказанной любви.
…Через неделю потомственный печник Муравьев-Апостол закончил кладку, еще раз прихвастнув, что будет не камин, а доменная печь.
— Облицовщика для красоты восприятия подошлю. Ожидайте! — сказал печник. — Человек с кладбища, там у них все: гранит, мрамор, гробы. Держитесь его. Свой человек на кладбище не помешает.
Весь дом жил тем, что Голицын у себя с кирпичом замышляет.
— Может, бассейн?
— Бассейн с сауной! — огрызался Голицын.
— Будем ходить! Раз в нашем доме, можем мыться у него с чистой совестью! — решили соседи.
В среду Петр Сергеевич в ожидании облицовщика сидел дома, мучаясь Байроном. Вдруг Жоржик, ощетинившись, зарычал на камин. Там что-то пыхтело. Потом, дико матерясь, вывалился сосед Черемыкин. Его карий глаз лазерным лучом заметался по комнате.
— Это сорок шестая квартира? — спросил он, сплевывая сажу.
— Сорок девятая, — ответил Голицын, удерживая Жоржика, который отчаянно лаял, желая доказать, что не даром ест хлеб.
— Извините, ошибся, — сказал Черемыкин, направляясь к дверям. — А где ваша сауна? — как бы невзначай спросил он.
— Разобрал!
— Уж не камин ли затеяли? По пожарным нормам нельзя!
— Это бутафорский. Одна видимость!
— Если видимость, имеете право!
Черемыкин ушел, оставив на полу следы сажи.
И вот явился наконец облицовщик. Жизнерадостный, шустрый работник кладбища. Только хороня других ежедневно, можно так радоваться жизни.
— Папаша, склеп задумали на века или на каждый день подешевле? — весело спросил гробовщик.
— Мне бы каминчик облицевать для красоты восприятия!
— Домашний крематорий! — хохотнул мастер. — Сделаем! И не таких хоронили! Камин, как могила, один на всю жизнь, тут жаться нет смысла. Три сотни долларов — по-божески, из уважения к покойному, то есть к вам!
Через неделю могильщик приволок мрамор и облицевал в лучшем виде. Единственное, что смущало, — приблизившись, можно было разобрать на мраморе, хоть и выскобленное, «Голицын. 1836-19…».
— Как вам плиточка?
— Симпатично. Но вот надпись… Все-таки это камин, — неуверенно сказал Петр Сергеевич. — К тому фамилия моя тоже Голицын.
— Во совпало! — обрадовался гробовщик. — А может, вы из князей Голицыных будете! У нас же никто не знает, от кого кто произошел. Самородки! Ваше сиятельство, три сотни отсыпьте! Благодарю. Здесь телефон, надумаете умирать, я к вашим услугам! Плита на могилку, считайте, у вас уже есть!
И вот наступил торжественный день. Петр Сергеевич под рубашкой тайком от соседей пронес семь полешек. Дождавшись ночи, когда дым из трубы никто не увидит, Голицын сел на стул, раскурил трубочку, усадил рядом Жоржика и дрожащей рукой поднес спичку к камину. Огонь, прыгнув с газеты на щепочки, отсалютовал красными искрами.
Голицын уперся глазами в камин, позабыв, где он, кто он. Синим пламенем горели заботы и уносились, проклятые, в дымоход. Пес Жоржик встал у камина, потянулся и рыкнул английским баском, колечко хвоста распрямилось, Жорж у камина почувствовал себя догом.
Петр Сергеевич расхохотался, пыхнул трубочкой, раскрыл Байрона и начал читать. Проглотив три страницы, сообразил, что читал по-английски! Хотя и не знал языка! Значит, знал! Просто создайте человеку условия, где он все хорошее вспомнит. А для этого надо, чтобы он все плохое забыл. Вот и вышло — человеку для счастья нужен камин.
Голицын кайфовал минут двадцать. Дым, заблудившись в развалинах дымохода, вылез на лестницу, облаком начал спускаться вниз.
Захлопали двери, соседи забегали, раздувая ноздри, как гончие псы: «Горим, горим, горим!» Взяв след, по запаху вышли на квартиру Голицына, забарабанили в дверь.
Петр Сергеевич открыл и, не выпуская изо рта трубку, спросил: «Хау ду ю ду?» В ответ ему дали по голове, ворвались в комнату, где безмятежно трещали дровишки в камине.
Кто-то плеснул ведерко воды, огонь обиженно зашипел, завоняло удушливо гарью — и все успокоились.
— Понятно! — радостно потер руки Тутышкин из двадцать второй. — Поджигает памятник архитектуры без особого на то разрешения! Пять лет строгого режима, считайте, уже имеем! Да еще, я вижу, плита с кладбища? Осквернение могил без соответствующего разрешения! Приплюсуйте еще пару лет! Захотелось последние дни провести в тюрьме? Поможем!