Мужики, послушайте пострадавшего. Если вы свою любите — ничего ей не покупайте! В том, что есть, она никому, кроме вас, не нужна.
А вот если хотите избавиться — другой разговор!
До чего дошла медицина, с ума сойти можно! Лицо как сухофрукт съежилось. Фигурка оплыла, как свеча. Не то что мужчины, птицы и те шарахаются, как от пугала огородного.
А подружки подначивают: «Давай, Женя, ты себя не узнаешь! Мы как пластическую операцию сделали — отбоя от мужиков нет! Снаружи стали, как девочки, а опыт!.. Мужики от такого сочетания умом трогаются!»
Что делать? И хочется и колется. А вдруг неудачно?!
Глянула в зеркало. Нет, неудачней уже не будет!
Пошла.
Хирург говорит: «Не волнуйтесь, Евгения Петровна! Все будет хорошо. Вас усыпят. Ничего не почувствуете. Зато очнетесь другим человеком. Я вам гарантирую!»
Три часа под наркозом кромсали, резали поперек и вдоль. Натянули кожу на лице до того — нога в коленке не гнется!
Сидеть могу — только ноги вперед! Слова изо рта сквозь зубы — рот шире не растянуть! Только если пальцами! Так для этого надо руку в локте согнуть!
Упала бы в обморок, — ноги не гнутся!
А врач кругами ходит, приговаривает: «Не волнуйтесь! Это пока вам в себе тесно. Через пару дней кожа разносится — и привыкнете! Лучше в зеркало полюбуйтесть! Вы ахнете!»
Глянула я туда. Мама родная! Кто там такой?!
А врач руку жмет: «Поздравляю, Евгений Петрович!» Вот такие дела, мужики!
Поселился в доме сосед по имени Иван Петрович. С виду как все, а оказалось — невозможный человек!
Ходит и зудит: «Так жить невозможно! Так жить невозможно!» А сам при этом живет.
Ему говорят: «Взяли бы сами да умерли, как честный человек! А вы только других подначиваете! Допустим, так жить невозможно, но зачем вслух говорить, настроение портить?»
А Иван Петрович свое гнет: «Так жить невозможно!»
Ну и уговорил.
Настасья Филипповна, старушка восьмидесяти лет, послушалась его, на сквозняке что-то съела и умерла. Может, не из-за Иван Петровича, но в результате.
Григорьев, безработный профессор, под программу «Время» жену обнял и увлек из окна. Этаж девятый.
Иван Петрович ручки потирает: «А я что говорил! Так жить невозможно!»
И вправду стало жить невозможно, когда вокруг косяком умирают.
Тогда оставшиеся в живых сговорились, пригласили Ивана Петровича на крышу, салют посмотреть. И на шестом залпе с криками «ура» скинули вниз с божьей помощью.
Потом заявили: упавший утверждал «так жить невозможно», что и доказал личным примером.
Как Ивана Петровича не стало, вздохнули свободно, думали, другая жизнь начнется. Ан нет! Все то же самое! Никто вслух не говорит, но чувствуют одинаково — «так жить невозможно!»
Вот такой человек Иван Петрович. Умер, а дело его живет!
Слово в слово
Восьмидесятые. Гостиница «Россия» в Москве. Тогда самая престижная. Отсюда строгости.
Мне надо спуститься, встретить знакомого. Коридорной на месте нет. Сам кладу ключ в свою ячейку, забираю оттуда гостиничный пропуск.
Стою у входа в гостиницу.
Подходит милиционер:
— Что вы здесь делаете?
— Жду товарища.
— Вы из этой гостиницы?
— Да.
— Извините.
Минут через двадцать человек в штатском:
— Что вы здесь делаете?
— Жду человека.
— Вы живете в гостинице?
— Да.
— Позвольте ваш пропуск.
Внимательно смотрит на пропуск, на меня, сверяет:
— Фамилия?
— Альтов.
— Имя?
— Семен.
— Отчество?
— Теодорович.
— Извините.
Знакомый подъезжает. Поднимаемся на этаж. Перед тем как положить пропуск на место и взять ключ, читаю на пропуске:
«Тарамбеков Исмаил Рабагетович»!
(По ошибке взял чужой пропуск!)
Но я-то был уверен в том, что протягиваю свой пропуск! Загипнотизировал человека в штатском!
Когда уверен, что говоришь правду, — врется легко.
* * *
Мурманск. На улице передо мной две девчушки лет по пятнадцати.
Буквально такой разговор:
— Мне вчера Сережка налил пива, а я взяла и выпила!
— А я вообще не пью!
— Почему?
— Я и трезвая придурок!
* * *
Рязань. После концерта вернулся в гостиницу.
Конец осени. В номере холодно. Лег, накрылся двумя одеялами.
В два часа ночи жуткий стук в дверь. Подумал — облава.
открываю.
Стоят две женщины.