— Чем вы докажете, что вы Карузо? — спросила его банковская служащая. И тогда он взял и запел «О соле мио!»
— Да, вы действительно Карузо! — сказала служащая и выдала ему всю сумму.
— Замечательная байка! — сказал Утесов. — Я ее буду рассказывать про себя. Что мне на почте однажды не хотели выдать деньги без паспорта, и тогда я взял и спел им «Раскинулось море широко»…
— Правильно! — подхватил я. — А она вас послушала и говорит: «Да, это не Карузо!»
— Точно! — сказал Леонид Осипович и захохотал.
Что-что, а шутки он понимал. Даже шутки над собой. Вообще, про Утесова и Райкина ходило много легенд и разных историй. Часть из них соответствовала действительности, часть была придумана ими самими или их ближайшим окружением. Одну историю, связанную с Райкиным, я сочинил сам.
В 60-х годах, выступая в Киеве, Райкин исполнял свой знаменитый монолог: «Вот ты, ушастый, скажи, кто я такой? Кто?..» А из зала кто-то взял и ответил: «Жид!» После этого Райкин перестал приезжать в славный город Киев. Прошло 15 лет — и вот в Киеве была объявлена декада искусства России. Среди многочисленных артистов и коллективов был заявлен и театр Райкина.
Театр уже давно приехал, а Аркадий Исаакович все еще сидел в Москве, и до последней минуты никто не знал: приедет он или нет. Директор театра Леня Сарочан каждый день звонил в Москву, Райкин крутил, вертел, капризничал, но окончательного ответа не давал.
Я тоже был в это время в Киеве с Геной Хазановым и однажды вечером взял и сочинил телефонный разговор Райкина с его директором. Мы исполнили его перед райкинской труппой. Я изображал директора, а Гена — он хорошо это умеет — Аркадия Райкина.
— Алло, алло, Аркадий Исаакович! Это я, Сарочан!
— Мда, слушаю вас, Леня. Что там у вас?
— Всё готово, Аркадий Исаакович! Будете выступать в самом лучшем зале. Называется «Украина».
— Украина… Ум-му… Нет, я не приеду.
— Да вы что, Аркадий Исаакович! Все билеты давно проданы, интерес огромный!
— Огромный… Ну, тогда конечно… А скажите, Леня, где я буду жить? В городе? Там ведь, наверное, шумно?
— Нет-нет, вы будете жить за городом. В санатории Министерства здравоохранения…
— СССР?
— Нет, Украины.
— Украины… Нуда… Не, я не приеду.
— Но почему? Это замечательный санаторий! У вас будет отдельный коттедж.
— Совсем отдельный?
— Ну, там еще будет один сосед. Кстати, замечательный человек: милый, интеллигентный… Это их секретарь ЦК по идеологии.
— По идеологии… Угу… Не, я не приеду.
— Но почему?!
— Ну, вы же знаете, Леня! Пятнадцать лет назад мне в этом городе крикнули «жид»… Кстати, вы нашли этого человека? Он ведь может опять прийти на концерт.
— Да не волнуйтесь, Аркадий Исаакович, не придет он! Его вообще не будет в городе.
— А где же он будет?
— Да за городом, в одном коттедже с вами. Это же и есть их секретарь по идеологии.
Мне всегда было интересно, как они относились к своему еврейству. Мы никогда не говорили на эту тему, но один случай, которому я был свидетелем, говорит сам за себя.
Аркадий Исаакович пришел в еврейский камерный театр на спектакль «Белая уздечка на черной кобылице». После спектакля группа артистов подошла с афишей и попросила Райкина что-нибудь написать на память. Он взял ручку и вдруг стал что-то быстро-быстро писать справа налево на еврейском языке. Перехватив мой удивленный взгляд, он грустно сказал:
— Да-да, я умею. Ноя всю жизнь боялся это показывать.
Утесов же, напротив, никогда этого не скрывал и при каждом удобном случае довольно прилично говорил на идиш. Его друг, режиссер Давид Гутман, рассказывал, что однажды Утесов остался у него ночевать. Спали они в одной комнате на соседних кроватях. Ночью в постель к Утесову забралась немецкая овчарка Гутмана. Такая огромная, что Утесов боялся пошевелиться. Он стал потихоньку окликать Гутмана по-еврейски:
— Додик, цу мир хот зих гелейгт а хунд! (Что в переводе означает: «Додик, ко мне легла собака».)
Наконец Гутман проснулся, прогнал собаку и спрашивает Утесова, почему он вдруг заговорил на идиш?
— Специально, — ответил Утесов. — Чтобы собака не поняла.
Часто спрашивают: были ли они в жизни веселыми людьми?.. Что касается Райкина, то нет. Он был очень серьезный, никогда не острил и почти не улыбался, когда авторы читали ему свои произведения. Словно хотел показать, что он уже устал от смешного. Утесов — наоборот, по каждому поводу, как Швейк, сыпал шутками, байками и анекдотами. Во время репетиций оркестра часто приходили певцы или артисты на предмет поступления в труппу. Тогда Утесов со своими музыкантами садился в партер и слушал выступления новичков. И пройти у него было весьма непросто.