Вечер. Tа же декорация, что и утром. В окна падает свет уличных фонарей. В комнате полумрак. Посреди комнаты в мягких креслах сидят супруги.
Это я и Ольга. Сейчас самое время играть Любящего Мужа, но я с головой ушел в роль Человека, Читающего Газету.
— Кофточку сегодня видела, — робко говорит жена.
— Все больше товаров выпускает наша легкая промышленность, — читаю я вслух.
— Нет, не нашу. Венгерскую.
— В этом году в два раза вырос товарооборот стран— участниц СЭВа, — продолжаю я.
— Купить хотела, да денег нет.
— Помощь странам, пострадавшим от землетрясения.
— Коля, — говорит жена. — ты мне не дашь сорок рублей?
Я откладываю газету, и во мне просыпается Председатель Кассы Взаимопомощи.
— Откуда?! Откуда у меня сорок рублей? Я деньги не печатаю!
— Но я же не так много прощу.
— Ну и что? Тебе дай, другой, третьей… Так нам, дорогой товарищ, никаких денег не хватит.
Жена уходит на кухню, и оттуда слышится ее плач. Кажется, я немного пережал. Неудивительно, ведь сегодня было сотое представление этой сцены. Я иду на кухню, чтоб ее успокоить.
— Вот, — всхлипывая, говорит Ольга свою традиционную реплику, — говорила мне мама, чтобы я за тебя не выходила.
Как только я это слышу, я сразу становлюсь руководителем Группы.
— Между прочим, мы здесь никого не держим. Хотите уходить — скатертью дорога. Другую найдем на ваше место. Помоложе и поспособней.
Я возвращаюсь в комнату и включаю телевизор. Сейчас начнется мой любимый хоккей. Но как только на экране появляются переполненные трибуны, открывается дверь и входит мальчик лет двенадцати или четырнадцати. Это мой сын. Надо бы взять роль Заботливого Отца, но я не могу. Я занят в эпизоде «Человек у телевизора».
— Папа, — говорит мальчик, — я тебе одну вещь хочу сказать. Только ты не расстраивайся.
— Чего расстраиваться, — бодро отзываюсь я, не отрываясь от экрана. — Ведь после второго периода счет 3:1 в пользу «Спартака».
— Пап, ты послушай. Я сегодня подрался на уроке. Это все Валька. Он первый в меня плюнул.
— Плюнул? Это не по правилам. Его надо удалить из класса на две минуты.
— Не знаю… Только тебя завтра к директору вызывают.
— Безобразие! — говорю я. — Возмутительно! Он же коньком шайбу забил, а судья засчитал.
Сын пытается что-то сказать, но я не слышу, потому что весь стадион хором скандирует: «Шай-бу! Шай-бу!»
— На уроках надо заниматься, — говорю я, когда на экране возникает пауза. — А то кончишь школу и с двух метров в ворота не попадешь. Ну, все, иди спать. На сегодня разговор окончен, вел репортаж твой папа.
Часы бьют одиннадцать. Сцена пустеет. Я смываю грим и ложусь в постель. Все тело блаженно ноет от прикосновения прохладной простыни. Господи, до чего же я устал! И кто только сказал, что у артистов легкая жизнь…
Когда я смотрюсь в зеркало
Сколько я себя помню, меня всегда за кого-то принимают. За кого — не знаю, но только не за меня. Видно, есть в моем лице что-то настолько банальное и ординарное, что оно напоминает все лица сразу. Даже у меня, когда я смотрюсь в зеркало, возникает ощущение, что этого человека я уже встречал. Только не помню где: в автобусе, булочной или на службе. Раньше, когда я был молодым и наивным, я часто спорил, горячился, даже документы предъявлял. Но с годами смирился. Понял, что все равно ничего не докажешь, только людей против себя настроишь. Вот так и хожу по улицам, похожий на других. Прикрываю ладошкой свое чужое лицо.
— Володя!
Это, наверное, меня. Хотя вообще мое имя Петр. Оглядываюсь: через улицу бежит ко мне невысокая полная женщина в брючном костюме. Женщина не в моем вкусе, но ее это, кажется, не смущает.
— Вовочка, — кричит она издали, — милый! Куда ж ты пропал, бессовестный? Не звонишь, не заходишь…
— Да закрутился, — осторожно говорю я, — дел полно.
— Ладно уж, — грозит она пальчиком, — знаю я твои дела. Не первый год знакомы.
Не первый. Понятно. Значит, это у нас длится давно. Женщина берет меня за руку.
— Слушай, может, зайдешь ко мне, а? Хоть на минуточку?..
Я не могу отказать, когда на меня смотрят такими глазами.
— Ладно. Только ненадолго.
Я сижу с неизвестной мне женщиной в незнакомой квартире. Мы пьем сухое вино, которое я терпеть не могу, и вспоминаем Пицунду, в которой я никогда не был. Постепенно разговор истощается. Несколько минут мы сидим молча.