Кривонос и косорыл,
удивился и смутился:
серафимный шестикрыл
в юном облике явился.
___
Сцена представляет собой мусорную кучу. Чего только здесь нет — сломанная скульптура «Девушка с веслом, помятый «БВМ», пустые бутылки из-под кока-колы, коробки из-под сигарет «Кент», старый видеомагнитофон образца 1981 года.
На сцене бегут трусцой в костюмах «Адидас» Махоньков и Мяхонькова.
Махоньков. Не отставай! Надралась с утра пораньше, тварь!
Махонькова (глотнув «Белой лошади»). А ты к той рыжей падле спешишь!.. Пользуешься тем, что я постарела… Козел вонючий! Плебей! Недаром я тебе изменяла с кем попало…
Махоньков. Ах ты, тварь. Да, я деревенский! А кто бы на тебе, шлюхе беременной, женился? Только я… А как иначе из грязи в князи?.. Соблазнился пастушок вашей дачей да «Мерседесом»… А теперь, когда твой предок копыта отбросил, на кой черт ты мне сдалась?
Махонькова (глотнув «Камю»). Скотина! Я тебя всегда ненавидела! Конечно, сейчас у всех воров дачи и «Мерседесы»… Ладно, поглядим! Ты у меня уедешь в Японию, как же! С остановкой в Магадане. Лет на двадцать пять.
Махоньков. Кончилось ваше время! Теперь больше чем на пятнадцать не содют… А стреляют только таких, как ты. А таких мало…
Махонькова (глотнув «Посольской»). Был бы отец родной жив… Все бы сидели! Эх, жить бы мне во времена Нерона и Сенеки…
На сцену выбегают трусцой в костюмах «Адидас» Маня и Ваня.
Махоньков. О-о-о! Ну-кась, ну-кась…
Маня. Отвали, предок доисторический! Козел! Все вы одинаковые…
Махоньков избивает Маню.
Махоньков. Ну?!
Маня (целует его). Ладно, старейшина! Твоя взяла. Куда идем, кобель старый? Сразу в сауну? (Убегают трусцой).
Махонькова. Ваня, посмотри, какие у меня ноги!
Ваня. Нормальные.
Махонькова. Ва-аня! Ну же, ну!..
Ваня. Жену не трогайте. Она у меня хорошая. И верная. Я ее с детского сада люблю.
Махонькова. Да ты знаешь, щенок, где сейчас эта падаль Махоньков с твоей задрыгой?
Ваня. Маня на симпозиуме социологов.
Махонькова. Ха-ха! Ха-ха-ха! Откуда ты, такой? Иди ко мне, не бойся…
Ваня. Да кто же вас боится?.. Небось не Вирджиния Вульф…
Общее затемнение. Конец.
Олень в воду написал в августе.
Оттого и поднялась Ангара, затоплять стало остров и деревню.
Да тут еще где-то ГЭС городить начали, Евтушенка туда из Америки приехал, в общем, пошло дело.
Вот-вот затопит!
Старик Богувдул мог только рычать и матюкаться. За то и любили его старухи: как загнет — так и вспоминается молодость…
Старухи собирались за самоваром, жгли лучину, скырныкали, жулькали, прукали и говорели, говорели:
— Опосле вчерошного, значитца, навроде лутше посередь.
— Однуё назадь утресь-то присбираться. А куды от ее?
— Да хошь туды! Куды доржим.
— Издрябнем. Здря-я-а!
— Ниче! Сколева тутака тростить, ишо тамака надоть тепери вяклить…
— Опеть дожжик, то ли ишо че?
— Ли че ли?
— Хуть седни ослобони, осподи, остатний раз ночесь очураться!
— Дак ишо щас об етим самдели не как-нить, а покуль с им страму отерпать…