Так что же представляется мне основным в современном развитии литературного процесса?
Лабардан-с и эпатаж!
Меня не так пугают психи —
Они отходчивы.
Смелы.
Боюсь восторженных и тихих:
Одни глупы.
Другие злы.
___
Мой дядя, самых честных правил, когда не в шутку занемог животом, позвонил и попросил непременно зайти. Я пошел. Вот парадный подъезд, в котором не только по торжественным дням, а всегда пахнет водкой, кошками и еще чем-то.
Дядя напоминал собой утоплый труп мертвого человека.
Свеча горела на столе. Свеча горела, потому что как раз перед моим приходом выключили электричество.
Я понял все. Хотя его пример другим наука, но какой же русский не любит острой еды! Какой-то повар-грамотей накормил сегодня дядюшку не иначе как щами со свиной головизной или еще какой-нибудь дрянью.
— Скажи-ка, дядя, — сказал я, — ведь недаром говорил тебе доктор, чтобы ты на диете сидел. Умер вчера сероглазый король от заворота кишок. Да, были люди в наше время, да, скифы мы, да, азиаты мы с раскосыми и жадными очами, но ты же прекрасно знаешь, что мясо в твоем возрасте противопоказано!
Я сидел и говорил. Дядя лежал и молчал. Мы были с ним, как два берега у одной реки.
Вышел я от дядюшки поздно ночью один на дорогу. Сквозь туман милиционер блестит. Ночь, как вы сами понимаете, тиха, а поскольку бога нет, то пустынная улица внемлет исключительно его гулким шагам. Звезда с звездою говорит о конфликте дядей и племянников.
Мисюсь, я взбесюсь!
В детстве, не знаю почему, я ужасно любил приврать. Я врал всем, во всем, всегда и везде. Причем без всякой пользы для себя.
Потом я заметил, что все люди тоже врут на каждом шагу неизвестно почему и зачем.
Когда я вырос, то стал писать смешные рассказы, в которых со свойственным мне оптимизмом описывал собственную кончину.
Как сейчас помню свои последние похороны.
Перед тем как меня вынесли из Малого зала Центрального дома литераторов, состоялась легкая непринужденная панихида.
— От нас ушел великий, замечательный писатель, — врал по бумажке один из секретарей Союза, который сделал все для того, чтобы я преждевременно покинул этот свет.
— Мы потеряли величайшего драматурга по-истине шекспировской мощи, — врал второй, который при жизни называл мои пьесы «собачьим бредом».
— Перед его талантом бледнеют такие корифеи драматургии, как Штейн, Шток, Крон, Прут, Тур, Зак, Крепе, Минц и Радзинский, — врал третий, который периодически путал Брехта с Крахтом.
— Он был нашей национальной гордостью, — врал четвертый, который считает и по сей день, что русскую литературу погубили интеллигенты, евреи и франкмасоны.
— Дружить с ним было редким счастьем, его дружба согревала меня всю жизнь, — врал пятый (кстати, это был Григорий Горин), который меня всегда недолюбливал. Впрочем, я его тоже недолюбливал.
— Это был глубоко порядочный человек, — врал шестой, у которого, погорячившись, я соблазнил жену, и, как выяснилось впоследствии, совершенно напрасно.
— Его душа и помыслы были чисты, как горный снег, — врал седьмой, который при жизни называл меня не иначе как «гнидой».