— В 1963 году поступили на первый курс заочного отделения автомеханического института?
— Поступил.
— 26 декабря 1963 года вступили в брак с гражданкой Тимофеевой Анной Петровной, после брака принявшей фамилию Дудова?
— Вступил.
— 14 марта 1965 года у вас родилась дочь Дудова Эльвира Никаноровна?
— Родилась.
— В июне 1965 года вам была предоставлена двухкомнатная квартира, где вы и проживаете в настоящее время?
— Была.
— Окончив в 1970 году заочное отделение автомеханического института, вы перешли на должность инженера по технике безопасности с окладом 140 рублей в месяц?
— Перешел, но на 135.
— Точно помните, что не 140?
— Точно.
— Действительно не он, — сказал первый и плюнул в сердцах на пол.
— А я тебе что говорил? А ты — «он, он»… — И второй тоже плюнул на пол в то же самое место.
— Извини, друг, ошибка вышла, — сказал первый.
Они повернулись и пошли вниз по лестнице.
Один высокий, в вязаной коричневой кепке, в сером пальто с каракулевым воротником, в красно-зеленом мохеровом шарфе, коричневых диагоналевых брюках и черных ботинках с развязанными шнурками. Второй не помню в чем.
1981
Мягкий характер
Публикуется впервые.
Я, вообще-то, жизнью своей доволен.
Единственное, что мне в себе не нравится, характер у меня слишком мягкий. Никому ни в чем отказать не могу. На базу идти — Мухин. Газету стенную делать — Мухин. Билеты лотерейные распродавать — опять Мухин. А отказать людям не могу, внутри что-то не позволяет.
Как-то подходит ко мне Полатьев, технолог наш.
— Слушай, — говорит, — Мухин, тут у меня дело к тебе одно есть.
— Какое? — спрашиваю, а сам чувствую, что опять меня о чем-нибудь попросит. И точно. Как в воду глядел.
— Понимаешь, — говорит, — человека тут одного убить надо. Сделаешь, а? Кроме тебя некому.
«Понятно, — думаю, — что некому. Куда бы вы без Мухина делись?»
— Какого, — спрашиваю, — человека? Я его хоть знаю?
— Да знаешь, конечно. Главбух наш, Севастьянов.
— Это лысый, что ли, такой? На четвертом этаже работает?
— Ага. на четвертом. Ну как, выручишь?
— Ладно, — говорю, — выручу. Что с вами поделаешь. Поднимаюсь на четвертый этаж, вхожу в отдел. Сидит Севастьянов за столом, накладные подписывает. Увидел меня, голову поднял.
— Вы ко мне? — спрашивает.
— К вам.
— Слушаю вас.
— А чего тут, — говорю, — слушать?
Беру со стола дырокол — и хвать главбуха по голове. Он со стула упал и лежит. Я подошел к нему, нагнулся. Пульс пощупал.
Все нормально вроде.
Нет пульса.
Прихожу обратно в отдел.
— Ну как? — спрашивает Полатьев, а сам улыбается.
— Нормально, — говорю.
— Что «нормально»?
— Убил.
— Кого убил?!
— Как кого? Главбуха нашего. Севастьянова. Лысый такой. На четвертом этаже работал. Вы же сами попросили. Забыли, что ли?
— Ты что, с ума сошел?! Я же пошутил.
— А я откуда знал. Вы сказали, я сделал. Хороши шутки.
— Что же делать теперь?
— А я почем знаю? Раньше надо было думать.
В общем, кое-как замяли мы это дело.
А через месяц к нам нового главбуха взяли.
Но с тех пор перестали меня дергать.
По пустякам.
Вы здесь не стояли
Впервые опубл. в ежен. «Собеседник», июль 1984.
Моя очередь в кассу уже подходила, когда прямо передо мной внезапно вырос он.
— Вы здесь не стояли. — возмутился я, пытаясь вытеснить нахала из очереди.
— Ошибаетесь, — уверенно отразил он мою попытку, я занял очередь десять минут назад и отошел, а вы подошли уже позже.
Я стоял пять минут, но на всякий случай возразил:
— Это вы ошибаетесь. Я стою здесь полчаса и вас в глаза не видел.
— А я стою здесь час и вас тоже что-то не припоминаю.
— А я занял очередь еще до обеда.
— А я пришел к открытию.
— А я с вечера занял.
— А я здесь уже неделю стою.
— А я — месяц.
— А я — еще с прошлого года.
— А я — с позапрошлого.
— А я как институт окончил, так здесь и встал.
— А я — в десятом классе.
— А я — в первом.
— А я — еще в детском саду.
— Как вам не стыдно врать, — не выдержал я, — этот магазин всего неделю как открылся.
— А вы зачем врете?
— Потому что я здесь стоял.
— И я стоял.
— Хорошо. На чем мы остановились?
— На том, что я стоял здесь еще в детском саду.
— А я — в яслях.
— А я как родился, так сразу сюда и встал.
— А я еще не родился, когда сюда встал. Вернее, мать моя встала. Как раз за месяц до моего рождения.
— А моя — за семь.
— А моя — за девять.
— А моя — за десять.
— Касса, за ряженку больше не пробивайте, — крикнула продавщица.
— Вообще-то, — вздохнул он, — если честно, то моя мать здесь не стояла. Она тогда в Воронеже жила.
— А моя — в Соликамске.
— И в яслях я здесь не стоял, — потупился он.
— А я — в детском саду, — признался я.
— А я — в первом классе.
— А я — в десятом. Я, по правде, всего восемь окончил.
— А я после школы в армию пошел. В авиации служил.
— А я — на флоте.
— А я потом летное училище окончил.
— А я — мореходку.
— А меня потом в отряд космонавтов зачислили.
— А я флотом командовал.
— Граждане, больше не стойте, — крикнула продавщица.
— Ну что, полетели? — вздохнул он.
— Поплыли, — вздохнул я.
Мы вышли из магазина и пошли по жизни каждый своим путем.
Записка
Впервые — в газ. «МК», май 1982.
Как- то в начале января Сквозняков, доставая из почтового ящика газету, обнаружил вчетверо сложенную бумажку. Будучи от природы человеком любопытным, Сквозняков бумажку развернул. Черным фломастером там было написано: «Через год». И все. Ни числа, ни подписи. Повертев загадочную записку в руках, Сквозняков скомкал ее и бросил за батарею. А что еще делать с такой запиской?
Спустя некоторое время зима кончилась, уступив свое место весне. А потом и весна кончилась.
И вот как-то в начале лета Сквозняков, доставая из ящика газету, вновь обнаружил там вчетверо сложенный листок.
Развернув его, он прочитал: «Через полгода».
Тут он вспомнил, что уже получал подобную записку полгода назад. Сопоставив факты. Сквозняков уловил во всем этом определенную тенденцию, суть которой, однако, осталась для него неясной. Записку он на этот раз не выбросил, а, напротив, положил в карман пиджака. Потом он уехал в отпуск, потом еще много всякого произошло, и в конечном итоге Сквозняков про записки забыл.