Как я встречался со знаменитостями
Первая публ. — в ж. «Magazine», № 1, 1995.
Последнее время я все реже пишу стихи. Это обстоятельство меня очень беспокоит, учитывая, что предыдущие лет десять поэт исправно кормил во мне гражданина.
Чем же будет перебиваться поэт Иртеньев, лишившись кормильца-однофамильца? — задал я себе как-то тревожный вопрос и решил: воспоминаниями. Какие воспоминания публикуют охотнее всего? Естественно, о встречах со знаменитостями. К счастью, в моей жизни они были. Вот некоторые из них.
Две встречи с Евгением Александровичем Евтушенко навсегда запали в мою неокрепшую душу. Первая произошла в Москве лет семь назад во время книжной ярмарки. На стенде прогрессивной организации «Апрель» среди произведений писателей-демократов была представлена трогательная ксерокопия газеты «Советский цирк» с моими стихами. Книжек в ту пору у меня еще не было.
Помните строки из знаменитой дворовой песни: «Под вечер в этот порт ворвался теплоход в сиянии своих прожекторов»? Именно так в скромном апрелевском закутке возник Евгений Александрович Евтушенко.
Дав в течение нескольких минут ряд эксклюзивных интервью, он, не снижая темпа, приступил к осмотру экспозиции. Внезапно его взгляд остановился на ксерокопии. Видимо, мои бесхитростные строки задели какие-то струны в душе славного шестидесятника. Во всяком случае, он с чувством прочел стихотворение собравшимся, а затем, ласково потрепав меня по плечу, произнес несколько слов в мой адрес — в том смысле, что вот, мол, какая талантливая смена у нас подрастает. Но лиру, что характерно, не передал.
Второй раз мы встретились месяц спустя на заседании того же «Апреля» в Большом зале ИДИ. Надышавшись воздухом свободы, я вышел малость перекурить. Внезапно тяжелая дверь резко отворилась и со всего размаху заехала мне по уху. Вслед за этим появился сам Евгений Александрович, напоминавший тот же теплоход, но на этот раз уже покидающий порт. Увидев скромного меня, потирающего ушибленное место, он, как воспитанный человек, собрался уже извиниться, но, видимо узнав, внезапно передумал и произнес фразу, достойную олимпийца: «А нечего под дверью стоять!» — после чего стремительно скрылся одновременно во всех направлениях.
С Андреем Вознесенским мы сталкивались неоднократно, но одна встреча запомнилась навек.
Увидев меня как-то в коридоре «Юности», Андрей Андреевич широко улыбнулся и приветливо произнес:
— Такие люди и без охраны! — После чего приобнял за талию и живо поинтересовался: — Вы, случайно, не в Нью-Йорк летите?
— Нет, вроде бы, — смутился я.
Вознесенский чуть погрустнел, но тут же сообразил:
— А, так вы, наверно, в Копенгаген летите?
— Ив Копенгаген не лечу. — чувствуя свою никчемность, повинился я.
— А куда же вы тогда летите? — удивился Андрей Андреевич.
— Да вроде пока никуда.
— Обязательно нужно куда-нибудь лететь, — наставительно заметил Вознесенский и в следующее мгновенье, превратившись в маленькую точку, растаял в небе весенней столицы.
Сводила меня жизнь и с третьим птенцом гнезда Хрущева — Василием Аксеновым. На излете перестройки, входя в редакцию все той же «Юности», я столкнулся с выходящим оттуда Василием Павловичем. За полгода до этого, во время первого визита знаменитого изгнанника в преображенную Россию, я на одном из вечеров всучил ему номер «Юности» со своей свежей подборкой.
— Василий Павлович, здравствуйте. Я Иртеньев. Помните, дарил вам журнал?
— Как не помнить, — радостно солгал демократичный кумир.
— Теперь вот хочу подарить книжку.
— Сделайте милость, — церемонно произнес Аксенов.
Я раскрыл свою неподъемную сумку, где, помимо книжек, имелся пакет белья из прачечной, десяток яиц, пара батонов хлеба, бутылка кефира, запустил туда руку — и похолодел. Поскольку вспомнил, что книжки, лежащие там, уже были подписаны. После редакции я как раз собирался зайти на почту и разослать их своим иногородним приятелям.
Отчетливо представил, как достаю из сумки одну книжку — извините, Василий Павлович, это не вам, вторую — пардон, опять не вам, третью — что за черт, и эта не вам. Ситуация, мягко говоря, идиотская. Проклиная свое тщеславие, вытащил наугад первую попавшуюся. Вообразите, единственную не подписанную!
— Подпишите, — строго сказал Василий Павлович, — непременно прочту.
Я подписал. Аксенов придирчиво перечитал надпись и, благосклонно кивнув мне, величественно побрел в далекий город Вашингтон (федеральный округ Коламбия).
Спустя год я оказался в Америке. Из Сан-Франциско позвонил профессору Эткинду, который накануне опубликовал в журнале «Время и мы» мои стихи с весьма лестным предисловием, а к моменту моего приезда преподавал в университете маленького городка Юджин в штате Орегон.
— Как хорошо, что вы позвонили. — обрадовался Эткинд, — а мы тут как раз пару дней назад разговаривали с Аксеновым. Представляете, он так вас нахваливал!
Прошло еще месяца два. Лежу я у себя дома как-то ночью, не могу заснуть. От полной безнадеги включаю приемник. натыкаюсь на «Голос Америки». Диктор объявляет программу. В самом конце должна состояться беседа Василия Аксенова и Игоря Губермана о современной иронической поэзии. Я даже приосанился. «Ну наконец-то, — думаю, — мир обо мне узнает».
Прослушиваю всю программу. Захватывающая информация о повышении кредитных ставок. Феминистки за «круглым столом». Жизненно необходимые сведения из истории мормонов. Веки постепенно тяжелеют. Наконец долгожданная беседа. Страшным усилием воли вырываюсь из объятий сна. Василий Павлович непринужденно общается с Игорем Мироновичем. Мелькают имена, цитаты, восторженные эпитеты. Обо мне ни звука. Остается секунд тридцать. Внезапно Аксенов хлопает себя по лбу:
— Да, чуть не забыл. Мне тут Эткинд рассказывал, есть в Москве один мальчонка, фамилию я, правда, забыл, но суть не в этом. Так вот, он написал замечательное четверостишие: «В здоровом теле — здоровый дух, на самом деле — одно из двух». Скажите, лихо!
— Лихо, — согласился Губерман, и передача закончилась.
Заснуть неизвестным и проснуться знаменитым сможет любой дурак. Заснуть оплеванным и проснуться безымянным — по плечу не многим.
Впрочем, не буду кокетничать своей безызвестностью.
Одно время ко мне сильно благоволила программа «Взгляд». В течение месяца они ухитрились выдать меня в эфир три раза. Тут-то я и понял, что значит настоящая слава.
Захожу как-то в туалет рядом с Белорусским вокзалом. Скромно стою. Мой сосед справа, занятый примерно тем же, время от времени любовно и как-то хитровато на меня поглядывает. Наконец, застегнувшись, он широким жестом протягивает мне шершавую ладонь, крепко пожимает руку и радостно сообщает: «Я вас узнал! Отличные стихи!»
Вот так-то.
Книжные издания
«Повестка дня»
изд-во «Амга», Париж, 1989..
«Попытка к тексту» (стихи)
«Московский рабочий», М., 1989.
«Вертикальный срез» (стихи)
«Советский писатель», М., 1990.
«Елка в Кремле» (стихи)
Библиотечка журнала «Огонек», М., 1991.
«Империя добра» (стихи)
«Раритет-537», М., 1994.
«Три Петра и два Ивана» (стихи)