Он насупился и тоже обвязался веревкой. Теперь они оба стояли обвязанные, будто играли в какую-то игру. Смотрели упрямо, с вызовом. Валентин набычился, шея покраснела — если уступит, как тогда Наде в глаза смотреть?! А Николай
Николаевич не мог взять грех на душу — вдруг с Валентином что случится?! Как тогда жить дальше?!
— Пока мы здесь время теряем, — выкрикнул он, — Михалыч там, возможно, уже!..
— Так не держите меня! — дернул веревку Валентин.
— Поймите, я же хочу как лучше! — Померанцев дернул к себе.
Валентин опять к себе. Померанцев — к себе и сильнее. Валя покачнулся и едва не упал.
— Ты че?! — взъярился он. — Офонарел, что ли?! Да я тебе!..
В общем, до драки оставалось немного. И где — в древней Атлантиде! И из-за чего — из-за права рисковать своей жизнью!
Надя встала между ними, уперлась ладошками в напирающие мужские груди.
— Ну зачем вы так? — говорила укоризненно. — Николай Николаевич, вы же взрослый человек!.. Валя, а ты?! Ну, прошу вас, успокойтесь!.. Киньте лучше монетку. Если орел, лезет… пускай лезет Валя, если решка — вы, Николай Николаевич…
Померанцев усмехнулся: «Ну, конечно, орел — Валя! Ах, любовь, любовь!..», достал из кармана юбилейный рубль, подкинул. Монета сверкнула в воздухе и — нырнула в колодец. Вытянули туда шеи, помолчали. Николай Николаевич опять полез в карман пиджака, покопался и выудил копейку. Протянул ее на ладони Наде. Девушка широким махом подкинула копейку — «ой!».
Монетка как-то криво взлетела и — упала в колодец.
— Ну, ты даешь! — с досадой, укором и восхищением сказал Валентин. — Ну… теперь моя очередь.
Померанцев достал три рубля.
— Так бумажка же… — сказал Валя.
— Больше нету, — похлопал себя по карманам Николай Николаевич. — В самолете оставил…
Валентин взял три рубля, помял их, вздохнул. Многое вспомнилось в эту минуту: и как на последний трешник, бывало, брал бутылку красного, и как счету не знал трешницам (да что трешницам — четвертным!), получая на скважине зарплату с надбавками за дальность, за вредность, за глубину, за мир во всем мире!
Еще вспомнилось, как почтальон приносил бабушке пенсию… Бабушка в тот день наряжалась: повязывала чистый платок и с утра садилась у окна ждать. Почтальонша появлялась не раньше полудня.
— На, распишись, — говорила она как провинившейся.
— Дык, я слепая совсем, — врала бабушка в очередной раз, скрывая свою безграмотность, — вот внучек за меня распишется, можно?
— Ну пусть внучек, — безразлично соглашалась почтальонша. И давала бабушке три трешницы — пенсию за убитого на войне мужа. А сама-то бабушка пенсию не получала, справок каких-то все не хватало, а ходить по начальству — это ж сколько людей от дела отрывать!
Многое вспомнилось Валентину. И не подкинул от трешницу вверх, а бережно расправил и отдал Николаю Николаевичу.
— Спасибо, — сказал зачем-то и стал развязывать на себе веревку.
Николай Николаевич вздохнул. Вот и все разрешилось — лезть ему! Он сел на край колодца, спустил одну ногу, другую, помедлил и… оттолкнулся. Больно ударился коленкой, веревка впилась в тело. Он стиснул зубы.
— Травлю помалу! — крикнул Валентин. — Два рывка — сигнал вытаскивать!
Померанцев спускался. Все темнее и холоднее становилось. Даже веревка промерзла и жгла ладони. Вытягивая ногу, он всякий раз ожидал нащупать дно. Дна не было…
Надя, наклонившись, смотрела ему в затылок, и вот уже не видно Н.Н. Померанцева. Только угадывается во тьме какое-то шевеление… Веревки оставалось совсем мало, и, наконец, она натянулась в руках у Валентина. Тяжело и безнадежно. Что делать? Буровик ждал сигнала — его не было.
— Николай Нико-ла-ич!.. — позвала Надя. — Вы где-е?!
И ответа не было тоже.
Померанцева выволокли еле живого. Синий, на ушах иней, под носом сосулька.
— А Михалыч?.. — у Валентина дрогнул голос. — О-он… где?
— М-мих-халыч… — Николай Николаевич опустил глаза и потянул с головы шляпу.
— Николай Николаевич, наденьте головной убор! — взмолился Валентин.
— Ва-Ва-Валя… На-На-Надя… — Померанцева колотил озноб, иней таял на ушах и стекал капельками за шиворот. — Ч-человеческий орг-га-низм не с-спос-собен выдержать с-столь низ-кие температуры. А-а-апчхи!
— Николай Николаевич, наденьте головной убор! — не успокаивался Валентин. — Я прошу вас: наденьте!
— Он всегда был такой добрый… такой… — у Нади на глазах набухли слезы, подбородочек задергался.
— Есть! Есть, а не был! — заорал Валентин. — Что вы… его хороните раньше времени!