— Для начала надо детально осмотреть корабль, — сказал обиженно.
Пошли гурьбой к кораблю. Запах еще витал, тянулся из чуждого нутра. Остановились у хвоста-шланга.
— Видимо, они готовились к заправке, — произнес Николай Николаевич. — но что-то их остановило…
Рагожин всунулся в люк наполовину (боялся уж весь залезать!), ухватил какую-то пластину, кинул нам. Я поймал и вздрогнул.
— Цифры!
Николай Николаевич взял у меня пластину из рук и задумался. Я вкратце пересказал суть его открытия. Все оживились, насколько позволяла тревожная обстановка, окружили Померанцева.
Черную гладкую поверхность украшали по краям голубые пятиконечные звезды с разной длины лучами, видимо, каждый луч что-то означал. А в середине были три цифры…
— Жур… нал… — произнес по слогам Валентин.
Все посмотрели на него с изумлением. Он смутился.
— Просто, я думаю, журнал-то должен быть, как у нас…
— Молодец! Валентин Васильевич… — похвалил Померанцев, перевернул пластину, на обороте шли столбиком цифры помельче. — Что ж, попробую дешифровать запись, это может быть очень важно!
Он сел на ступень древней лестницы, достал блокнот, ручку и склонился над пластиной. Мы отошли, чтобы не мешать.
Ветер с океана становился крепче. Откуда-то, как воронье, слетелись черные тучи. Небосвод тяжелел, мрачнел.
— Дождь будет… — сказала Надя и вытянула руку. В ладонь ее, будто прицельно, упала крупная капля.
— Гроза… — определил Валентин. Рагожин потрогал ушибленное плечо.
— Теперь всегда ноет к непогоде.
— Как-то там Тушка без нас?.. — вспомнила и поежилась Надя.
Никто ей не ответил, и каждый подумал о Михалыче. Печальные мысли пришли мне в голову: «Надо поставить Вожжееву крест. Или пирамиду. Но где ставить? Да что ты, — уговаривал я себя, — Михалыч жив!» А мысли упорно крутились об одном: «Конечно, пирамиду… со звездой, на высоком месте, на берегу океана!»
— Есть! Готово! — крикнул Померанцев. — Идите сюда!
Мы обступили ученого, ждали с интересом и надеждой — очень хотелось, чтобы там было написано, что все будет хорошо! Николай Николаевич встал, откашлялся.
— Слушайте… «Ши-ро-ка… стра-на… моя… род-ная… — с удивлением прочитал он. — Много в ней… гм… полей, лесов и рек…» Что-то я путаю…
— Опять стихи! — Валентин плюнул с досадой.
И мне показалось, что в меня. Но это упала вторая капля, за ней третья, четвертая, пятая, шестая, седьмая… И застучало, забарабанило глухими шлепками по траве, звонкими по корпусу звездолета. Надя по-девчоночьи взвизгнула, и мы, не сговариваясь и почему-то уже не страшась, бросились в открытый зев инопланетного посланца.
Дождь обрушился лавиной, он как бы задавить хотел нас, раздолбать и смыть в океан наши атомы, мысли, планы, желания. Стихия? Нет, жажда нашей гибели, месть! Но за что?!
Что в звездолете прилетели враги, лично у меня не вызывало сомнения. Я давно заметил: национальный характер, а также человеческие наклонности обязательно проявляются в покрое одежды, манерах, архитектурном стиле, танцах… Меня в звездолете все раздражало! Раскоряченный, он стоял, как паук, как свастика. Внутри преобладали оскорбляюще-гладкие и бесстыдно вогнутые и выпуклые поверхности и формы. Даже «доильный» аппарат был неприятен и отталкивающе действовал на воображение своей функциональностью. Тут не было души! Вот что понял я. Здесь было разумное (подчас очень) животное предназначение.
Впрочем, когда мы впятером набились в кабину, чувство неприятия и брезгливости притупилось. Внутри корабль состоял из двух отсеков: собственно кабины и отсека с топливными баками. Рагожин полез их осматривать, обнюхивать, закричал:
— Газ шел отсюда! По-видимому…
Замешкался, заинтересовался чем-то и вдруг вскрикнул:
— Что такое?! С-сжатие рассчитано… оно рассчитано на… в переводе на наше измерение, значит!..
Громыхнул гром. Молния прорезала небо. Я вздрогнул, на секунду показалось, что летит космический корабль выручать своих и нам грозит еще большей! опасность.
Рагожин вылез из топливного отсека позеленевший. Я заметил, губы у него сделались серые и неживые, как резина. Фонарь горел, и как-то нехорошо было от его света, словно кто-то глядел на меня. Словно глаз это — желтый, недобрый, хитрый!
— Судя по вместительности баллонов… — выдавил Рагожин, и невыносимая мука отразилась на его лице, — и если взять массу нашей Земли…