Екатерина, Голштинский и Петруша уходят, весело переговариваясь. Балакирев бросается к Дуне.
Балакирев. Дуня! Голубушка!.. Да что с ней?!
Бурыкина. Упала в бесчувствии… Да я сама чуть не померла со страху… А ну как пристрелил бы царевич?
Балакирев. Кто пристрелил? Кого? (Анисье Кирилловне.) Маменька, вы их не предупредили, что ль?
Анисья Кирилловна. Бурыкиных предупреждать – только дело портить. Они ж у нас честные! Врать не могут, а правдой своей дурацкой – угробят… (Обмахивает Дуняшу веером.) Ну, очухивайся, Дуня! Некогда тут разлеживаться!
Дуня (открывая глаза). Живой, Ваня? Живой?
Анисья Кирилловна. А то какой? Ты что, дурочка, и правда решила, что я сына на смерть пошлю?!. Я ж тебя учила – судьбу свою пытай, да умом при том шевели… Ружья гренадеры во дворце холостыми заряжают – всем известно. А яблочко – оно на ниточке… Лакосте только дернуть – так и любой не промахнется…
Балакирев. Ты, Лакоста, кстати, плохо в этот раз дергал… Принц еще только поцелился, а ты уже – дерг- дерг…
Лакоста. Я дергал правильно. Это Ушастик яблоко склеил плохо… Я еще даже и не дернул, а гляжу – оно уже рассыпается…
Ушастик. Чего? (Приложил руку к уху.)
Лакоста (кричит). Яблоко клей правильно! И не на ровные половинки режь, дурак!
Ушастик. Я склеил правильно… Это Иван головой тряс…
Шапский. Точно! Тряс! Я тебя, Иван, как ентому «Вильгельм-Телю» учил? Яблочко сгрызть только на треть… (Берет яблоко, сгрызает.) Облизни и клади на самое темя… (Ставит Балакиреву огрызок на голову.) Вот! А потом зорко следи за стрелком. Когда чувствуешь – мол, пора, палец отпускает, – тут Лакосте делаешь знак
Шапский оборачивается и видит в глубине сцены принца Голштинского и Петрушу с пистолетом в руках. Они уже изрядно выпили.
Голштинский (радостно). Нох ейн мал? Гут! (Вынул платок.) Ахтунг!
Балакирев. Погоди, принц… Какой «ахтунг»? Это ж мы ж так… просто обсуждаем… Стой! Не маши рукой, дурак!.. Не маши!
Голштинский. Фойер!
Махнул платком. Раздался выстрел. Балакирев схватился за грудь, стал медленно оседать. Яблоко упало с его головы и покатилось по сцене…
Картина эта возникла как бы в затуманенном сознании Балакирева…Увидел он поле на берегу реки. На краю поля сидел бородатый музыкант и печально играл на каком-то диковинном инструменте, напоминающем древний фагот. По полю кругами бродили странные люди, изредка поглядывая на толстую веревку, спускающуюся прямо с неба. Иногда кто-то из них подпрыгивал, пытаясь ухватиться за конец веревки. Но веревка была высоко, и человек падал в траву, а бродившие, равнодушно переступив через упавшего, продолжали свое тупое круговое движение.
Среди этих людей Балакирев с изумлением увидел Монса, державшего свою отрубленную голову под мышкой. Рядом были шуты Карлик и Педрилло…
Балакирев. Виллим Иванович, вы, что ль? Здравствуйте.
Монс не ответил.
Здравствуйте, говорю… (Шутам.) Карла! Педрилло! Здорово, братцы!
Монс (недовольно). Что он такое говорит?
Монс, Карлики Педрилло остановились, молча уставились на Балакирева.
Карлик. Здоровканье на другом свете осталось, Иван! Здесь говорят: упокой Бог душу!
Балакирев. Где «здесь»?
Карлик. Мы же мертвые, Иван!..
Педрилло (с улыбкой). Ми а ля морте…
Балакирев (испуганно). А я?
Монс (с улыбкой). И ты, Иван.
Балакирев. Не может того быть!..
Монс. Все так думают… Как это «я» – и вдруг умру… А потом – р-раз! – голова в руках. (Протянул голову Балакиреву, тот испуганно отпрянул.)
Балакирев. Ладно шутить-то. У меня-то все на месте, слава богу!
Карлик. Так не бывает. (Подошел к Балакиреву.) Вон же дырка у тебя в груди (пригляделся)… а там пуля сидит… под самым сердцем. Мертвый ты, Ваня, мертвый! Даже и не сумлевайся!.. Тебе на панихиде не сказали, что ль?
Балакирев (кричит). Какая панихида?! Не было панихиды!
Все испуганно задрожали.
Монс. Не ори! Петр Алексеевич услышит – разгневается!
И правда: от реки быстро шел Петр – босой, но в шляпе и с удочкой за плечами.
Петр. Кто орал, нелюди?! Я ж просил: на рыбалке – тишина!
Монс. Новенький прибыл, Петр Алексеевич… Порядку еще не знает.
Петр. Иван? (Подошел к Балакиреву.) Вот сурприз! Даже не знаю, как и сказать: скажу «рад, что помер» – нехорошо, «не рад» – неправда! Молча обнимемся, Ваня! Ко всему подойдет! (Обнял Балакирева.) И как же ты к нам вдруг перекинулся, Ваня?
Карлик. Пуля в ем… Под самым сердцем сидит!..
Петр. Кто убийца?
Балакирев. По глупости все получилось… По пьянке…
Петр. Стало быть, сам в себя пальнул? Грех!
Балакирев. Стрелял не я.
Петр. Какая разница, кто стрелял? Под глупую пулю подставился – стало быть, самоубийца… Здесь, Ваня, мы все самоубийцы… Своими руками жизнь, дарованную Богом, загубили… (Повернулся к Монсу.) Вот он меня в гнев ввел, а я его казнил. А теперь оба здесь мучаемся – зачем это учинили? (Монсу.) Прости меня, брат Виля!
Монс. Ты меня прости, Алексеич!
Петр. Нет, говорю: ты прости!
Монс. Сперва – ты…
Петр (строго). Не зли меня, дурак! (Схватился за голову.) Вот! Пытка началась…
Монс. И поделом… тебе… сатрапу… Ох! (Схватился за голову, застонал.)
Карлик. Вот так друг дружку терзаем, Ваня! Без продыху!
Петр. Ладно!!! Хватит жаловаться. Ступайте, мужики!
Покойники со вздохом отошли и начали свое круговое монотонное движение вокруг веревки.
Балакирев (глядя на покойников, начавших свое монотонное круговое движение). Ваше величество…
Петр (перебивая). Здесь мы без чинов-званий… Зови просто… Петр Алексеевич или дядя Петя…
Балакирев. Как-то непривычно… Ну, ладно… Петр Алексеевич, дозволь спросить: в чем же мука-то? По кругу, что ль, ходить?
Петр. Ходить не трудно, а вот что думать при этом надо – беда!.. Ты зубы-то не скаль… Думать на том свете – мука адская. Каждая мысль здесь – как гвоздь! Голова раскалывается, кости трещат… Вот сегодня, например, поутру пришла мне такая мысль – был царем, создал державу большую-пребольшую… Каких нигде в мире нет. Так вот, подумал: может, и нам не надо было?! Растянул государство с запада на восток, как гармонь, а играть-то на сем инструменте подданных не обучил… Вот и дергают попусту меха да на клавиши без разбору давят… Трень- брень… Бух-ух… Блям-блям! (Сжал руками голову, заскрипел зубами) Это ж не музыка, Ваня, – это пытка!
Балакирев. Не казните себя, Петр Алексеевич. Мы всем довольные.
Петр. Врешь! Кабы были довольные, не пили бы… Да не стреляли бы друг в дружку… Вашу дикость своей дикостью царь лечил, потому и не вылечил! Может, не так лечить надо было? Может, как сын Алексей предлагал – смирением да покаянием? А я его казнил…
Сзади прошел бледный молодой человек.
Здорово, Лешка…
Юноша молча ушел.
Не разговаривает… Простить не может, мучает. (Застонал.) Еще гвоздь в голове… А их там вона сколько! (Приподнял треуголку, показал.) Клещами не вытащить!