Пока он добрался до дому, в правом подреберье опять начались сильные боли.
Разделся он в темноте, достал бутылку и стакан, откинул одеяло и сел на кровать.
8
— Донесения должны поступать ко мне ежедневно до девяти. В письменном виде. Все, что вы сочтете важным.
Начальник патруля наклонил голову и молча ушел.
Была среда, две минуты десятого.
Комиссар Иенсен подошел к окну и посмотрел, как полицейские в защитных комбинезонах разматывают шланги и поливают камеры дезинфекционным раствором.
Потом Иенсен снова сел за стол и еще раз просмотрел донесения. Два из них были предельно кратки.
От того, кто был откомандирован на почтамт: «Письмо отправлено из западной части города не ранее двадцати одного часа в воскресенье и не позднее десяти часов утра в понедельник».
От лаборанта: «Проведен анализ бумаги. Бумага белая, без примесей, высокого качества. Место изготовления пока не установлено. Способ заклейки: обыкновенный конторский клей, фотопленка, разведенная ацетоном. Производство — не поддается определению».
От психолога: «Не исключено, что отправителем был человек с ярко выраженной вязкостью психики или человек с угнетенной психикой и, возможно, с навязчивыми представлениями. Совершенно исключается возможность неустойчивой психики. Во всяком случае, можно установить, что обвиняемый человек пунктуальный, причем пунктуальность его граничит с педантизмом или со скрупулезностью. Кроме того, у обвиняемого наблюдается профессиональная привычка к выступлениям, устным или печатным, скорее ко вторым, и привычка, сложившаяся довольно давно. Само изготовление письма говорит о большой тщательности как с технической стороны, так и со стороны текста; например, подбор шрифта (все буквы одинаковой величины) и почти абсолютная ровность строк указывают, как мы уже неоднократно убеждались, на вязкость психики и скованность мышления. Некоторые особенности лексики указывают на то, что автор-мужчина не первой молодости и несколько чудаковатый. Ни одно из этих положений не подкрепляется доказательствами достаточно вескими, чтобы его можно было счесть бесспорным, но зато каждое из них может послужить руководством для дальнейших поисков».
Это донесение было отстукано на машинке небрежно, торопливо, со множеством опечаток и исправлений.
Комиссар Иенсен аккуратно сунул все три донесения в дырокол, пробил их, спрятал в зеленую папку и переложил папку налево от себя. Потом он встал, надел фуражку, китель и вышел из комнаты.
Погода за это время не испортилась. Так же резал глаза невыносимый солнечный свет, но настоящей жары пока не было, и небо ослепляло холодной синевой, и даже воздух, несмотря на пары бензина, оставался чистым и свежим. Казалось, что пешеходы на тротуарах просто отлучились ненадолго от своих машин. Как обычно, все они были хорошо одеты и, как обычно, походили друг на друга. Двигались они нервно и торопливо, словно до смерти хотели залезть обратно в свои машины.
Только под их надежным кровом они могли чувствовать себя в безопасности. Поскольку автомобили все-таки различались ну хотя бы по цвету, размерам, форме кузова, мощности, они и своим владельцам придавали какие-то личные черты, более того, даже порождали некоторую солидарность: у людей в одинаковых машинах возникало чувство принадлежности к какой-то определенной социальной категории, категории равнозначных, и это чувство казалось более реальным, чем единое общество.
Все эти мысли Иенсен вычитал в циркуляре министерства общественных проблем. Циркуляр составили крупные психологи и разослали руководящим чинам полиции с пометкой «Совершенно секретно».
Проезжая по южной стороне площади, перед монументом Рабочего он заметил в зеркальце заднего вида точно такую же машину, как и его собственная. Должно быть, в ней сидел комиссар соседнего участка, то ли пятнадцатого, то ли семнадцатого.
По дороге Иенсен рассеянно ловил одним ухом писк своего коротковолнового приемника — через равные промежутки времени приемник передавал краткие шифрованные приказы из радиоцентра пикетам и патрулирующим машинам. Иенсен знал, что репортеры могут свободно подслушивать эту радиосвязь. Но за исключением дорожных происшествий, не случалось почти ничего сколько-нибудь интересного и сенсационного.
Иенсен подал машину на стоянку и загнал ее в промежуток между черными автомобилями шефов и белым — директора.
К нему тотчас подскочил охранник в белой форме и красной фуражке. Иенсен показал ему свой значок и прошел в Дом.
Скоростной лифт автоматически доставил его сразу на восемнадцатый этаж, но, пока Иенсена допустили пред светлые очи, прошло по меньшей мере минут двадцать. Чтобы скоротать время, Иенсен разглядывал модели пассажирских судов, названных одно в честь премьер-министра, другое — в честь его величества.
Секретарша в зеленом платье и с потупленным взором пригласила его войти. Комната как две капли воды походила на ту, где он был позавчера, разве что кубки в витрине были чуть поменьше да вид из окна другой.
Первый директор на мгновение перестал полировать ногти и пригласил Иенсена садиться.
— Ну как, дело уже закончено?
— К сожалению, нет.
— Если вам нужна помощь или более сложная информация, мне поручено оказывать вам всяческое содействие. Итак, я к вашим услугам.
Иенсен кивнул.
— Хотя я должен предупредить вас, что немыслимо занят.
Иенсен взглянул на кубки и спросил:
— Вы увлекаетесь спортом?
— Я член общества любителей природы. До сих пор активный. Парусный спорт, рыбная ловля, стрельба из лука, гольф… Ну, разумеется, мне далеко до…
Директор стыдливо улыбнулся и неопределенным жестом указал на дверь. Через несколько секунд уголки его рта снова опустились. Он поглядел на свои часы, большие, элегантные часы с широким золотым браслетом.
— Итак, чем могу быть полезен?
Комиссар Иенсен давно уже составил в уме те вопросы, которые собирался задать.
— Имели у вас место какие-нибудь события, которые могли бы удовлетворительно объяснить выражение «совершенное вами убийство»?
— Конечно, нет.
— Значит, вы не можете увязать это выражение с каким-нибудь конкретным случаем?
— Нет, я ведь уже сказал, что нет. Идиотская выдумка, и писал идиот вот единственное мыслимое объяснение.
— И смертных случаев никаких не припомните?
— Во всяком случае, за последнее время — никаких. Впрочем, по этому вопросу вам лучше обратиться к директору по кадрам. Я ведь, по сути дела, журналист, отвечаю за содержание и оформление журналов. Вдобавок…
— Что вдобавок?
— Вдобавок вы пошли по ложному следу. Неужели вы сами не видите, как абсурден такой ход мыслей?
— Какой?
Директор посмотрел на него растерянно.
— И еще один вопрос, — сказал Иенсен. — Если мы предположим, что автор письма намеревался просто насолить руководителям издательства или одному из них, в каком кругу нам следует его искать?
— Ну, это пусть решает полиция. Я уже выразил свою точку зрения: в кругу сумасшедших.
— Существуют ли отдельные индивидуумы или группа таковых, которые могли бы питать антипатию к издательству или его руководителям?
— Вы наши журналы знаете?
— Я их читал.
— Тогда вы должны были понять, что вся наша политика к тому и сводится: не пробуждать недовольства, агрессивности, разногласий. Мы издаем журналы здоровые и развлекательные. Они меньше всего способны усложнить жизнь читателя и смутить его чувства.
Директор сделал небольшую паузу, после чего подвел итоги:
— У нашего издательства нет врагов. У его руководителей — тоже. Сама мысль об этом нелепа.
Комиссар Иенсен все так же прямо и неподвижно сидел в кресле для посетителей. Лицо его по обыкновению ничего не выражало.
— Не исключено, что мне придется произвести розыск в самом здании.
— Не забывайте о необходимости соблюдать строжайшую тайну, — немедленно отозвался директор. — Только шеф, издатель да еще я знаем, чем вы здесь занимаетесь. Мы, конечно, постараемся помочь вам по мере возможности, но повторяю: никто не должен знать, что полиция интересуется нашим издательством, и прежде всего не должны знать об этом наши служащие.
— Вести следствие немыслимо без известной свободы передвижения.