Телефон зазвонил через пятьдесят минут.
— Она была очень любезна, — доложил начальник патруля. — И сразу же показала диплом.
— Ну и?..
— В целости и сохранности. Оба листа на месте.
— У вас нет оснований подозревать, что его обменивали или подновляли?
— Подписи были не новые. Чернила уже старые.
— А в самой квартире вы были?
— Нет, она вынесла нам диплом. И встретила нас очень любезно, как я уже говорил. Словно ждала нас. Вообще довольно элегантная молодая женщина.
— А телеграмма?
— Я послал человека на телеграф.
— Верните его.
— Копия больше не нужна?
— Нет.
Иенсен помолчал, затем добавил:
— Вероятно, она не имеет никакого отношения к делу.
— Комиссар!
— Да?
— Мне показалась странной такая деталь: один из моих ребят стоял на посту как раз перед ее домом.
— Так. Что еще?
— Вас разыскивал начальник полиции.
— Просил что-нибудь передать?
— Нет.
Движение заметно оживилось. По обочинам дороги там и тут стояли машины. Их владельцы по большей части наводили блеск на все, что только может блестеть. Но попадались и такие, которые сидели подле машин за откидными столиками на демонтированных сиденьях. На столах стояли портативные телевизоры и целлофановые пакеты с продуктами из тех, что продаются в автоматах. Чем ближе к городу, тем гуще шли машины, и до центра Иенсен добрался только без десяти пять.
А в центре было все так же пусто. Было самое что ни на есть футбольное время, и потому все, кто не возился со своими машинами, сидели дома. Футбольные матчи предназначались теперь исключительно для трансляции. Они проходили без публики, в больших отапливаемых залах телекомпании. Команды футболистов состояли на жалованье, среди них было много иностранцев. Но, несмотря на высокий, как говорили, уровень мастерства, интерес к футбольным матчам падал день ото дня. Иенсен сам редко смотрел матчи, хотя, когда он сидел дома, у него все время был включен телевизор. Он догадывался, что так делает не только он один.
С каждой минутой Иенсена все сильней давила усталость, а несколько раз у него темнело в глазах, как перед обмороком. Он понял, что это от голода, и подъехал к кафе-автомату, где получил чашку горячей воды, пакет с бульонным порошком и порцию сыра.
Дожидаясь, пока порошок растворится в горячей воде, он достал блокнот и записал: «№ 7. Журналист. Холост. 58 лет. Ушел по собственному желанию».
Хотя Иенсен, чтобы не терять времени, даже не дал бульону остыть, когда он допил свою чашку и сел в машину, часы показывали уже половину шестого. На дороге в западный район его настигли сумерки.
До срока оставалось шесть часов.
25
Улица была узкая, скупо освещенная и с обеих сторон обсаженная деревьями. За деревьями шли ряды одно— и двухэтажных домов. Находилась она неподалеку от центра. Эту часть города застраивали тому лет сорок, а населяли ее главным образом чиновники, что и спасло ее от превращения в стандартный район массовой застройки, каких немало возникло, когда началась ликвидация жилищного кризиса.
Иенсен поставил машину у тротуара, пересек улицу и нажал кнопку звонка. Но в окнах не было света, и на звонок никто не вышел.
Тогда Иенсен вернулся к машине, сел на свое место и принялся изучать список и блокнот. Потом он спрятал бумаги, поглядел на часы, выключил в машине свет и начал терпеливо ждать.
Через пятнадцать минут он увидел на противоположном тротуаре невысокого мужчину в велюровой шляпе и сером пальто. Мужчина открыл парадное и вошел. Иенсен ждал, покуда за жалюзи не вспыхнет свет. Тогда он вторично пересек улицу и позвонил. Хозяин открыл тотчас же. Он был одет непритязательно и строго и никак не выглядел на свои пятьдесят восемь. У него было худое лицо, глаза за стеклами очков смотрели вопросительно, но приветливо.
Иенсен показал значок.
— Я Иенсен, комиссар шестнадцатого участка. Я веду следствие по делу, касающемуся вашей прежней должности и места службы.
— Входите, пожалуйста, — сказал хозяин и шагнул в сторону.
Иенсен увидел просторную комнату. На полках, занимавших две стены сверху донизу, лежали книги, газеты и журналы. У окна стоял письменный стол с телефоном и пишущей машинкой, а посреди комнаты — другой стол, курительный, низкий, и вокруг него — три кресла. Освещалась комната раздвижной лампой над письменным столом и плафоном в центре потолка.
В тот миг, когда Иенсен переступил порог комнаты, с хозяином произошла какая-то перемена: изменились его движения, изменился взгляд. Казалось, он выполняет какую-то привычную процедуру, которую уже не раз выполнял.
— Садитесь, пожалуйста.
Иенсен сел, достал ручку и блокнот.
— Чем могу быть полезен?
— Мне нужны некоторые сведения.
— Я к вашим услугам, если, конечно, смогу ответить на ваши вопросы.
— Когда вы ушли оттуда?
— Примерно в конце октября прошлого года.
— Вы там долго работали?
— Сравнительно. Точнее говоря, пятнадцать лет и четыре месяца.
— А почему ушли?
— Давайте пользоваться другой формулировкой: я изъявил желание оставить службу. Я оставил издательство по собственному желанию и предупредил об уходе обычным порядком.
Он держался выжидательно, голос у него был негромкий и приятного тембра.
— Не хотите ли чего-нибудь? Чаю, к примеру.
Иенсен отрицательно качнул головой.
— А где вы работаете сейчас?
— Я материально обеспечен, следовательно, мне незачем работать ради средств к существованию.
— Чем же вы занимаетесь?
— Читаю почти все время.
Иенсен оглядел комнату. Порядок в ней был поразительный. При великом множестве книг, газет, бумаг все казалось организованным и продуманным до удивления.
— Когда вы уходили оттуда, вам вручили своего рода диплом, или, точнее сказать, прощальный адрес?
— Вручили.
— Он у вас?
— Должно быть. Хотите посмотреть?
Иенсен не ответил. С минуту, а то и больше он сидел неподвижно, не поднимая глаз, потом вдруг спросил:
— Вы признаете, что отправили руководителям концерна анонимное письмо угрожающего содержания?
— Это когда же?
— Примерно в это время, неделю тому назад.
Хозяин поддернул брюки на коленях и скрестил ноги. Он оперся левой рукой о подлокотник и медленно провел указательным пальцем по нижней губе.
— Нет, — спокойно ответил он. — Не признаю.
Иенсен открыл было рот, хотел что-то сказать, но, как видно, раздумал. И поглядел на свои часы. Девятнадцать часов одиннадцать минут.
— Надо полагать, я не первый, с кем вы беседуете на эту тему. Сколько человек вы уже… уже допросили? — Хозяин вдруг оживился.
— С десяток, — ответил Иенсен.
— Все — сотрудники издательства?
— Да.
— Воображаю, сколько вы наслушались анекдотов и всяких пикантных историй. Поделитесь. Полупризнания, старые счеты, намеки. Фальсификация истории.
Иенсен молчал.
— Там вечно творится что-нибудь эдакое, сколько я мог понять. Хотя то же самое, наверно, происходит повсюду, — добавил он задумчиво.
— Какие обязанности лежали на вас, когда вы работали в концерне? спросил Иенсен.
— Я ведал вопросами культуры. Все время выполнял одни и те же обязанности, говоря вашими словами.
— Вы имели возможность ознакомиться с общей структурой и деятельностью издательства?
— Вообще да, до некоторой степени. Или вы подразумеваете что-либо конкретное?
— Вы когда-нибудь слышали о так называемом тридцать первом отделе?
— Да.
— Вы знаете, чем он занимается?
— Еще бы мне не знать. Я проработал там пятнадцать лет и четыре месяца.
Помолчав с минуту, Иенсен как бы невзначай спросил:
— Вы признаете, что отправили руководителям концерна анонимное письмо угрожающего содержания?
Хозяин пропустил этот вопрос мимо ушей.
— Тридцать первый, или, как его еще называют, особый отдел, является самым важным отделом концерна.
— Я уже наслышан об этом. Чем занимается тридцать первый?
— Ничем, — ответил хозяин. — Ничем он не занимается.
— Объясните.
Хозяин поднялся с места и мгновенно взял со стола лист бумаги и шариковую ручку, не нарушив при этом безупречного порядка. Затем он снова сел, положил бумагу так, чтобы ее край совпал с линией узора на скатерти, а ручку положил сверху, параллельно верхнему краю листа. Затем он пристально поглядел на посетителя.