Когда Отли вышел, Альфред Лезерс подтащил стул поближе к Чиверелу и уселся, задумчиво жуя резинку. Чиверел с любовью смотрел на его помятое лицо. Им часто приходилось работать вместе, и не один раз старый Альфред вывозил финал второго акта или каверзный третий акт очередной пьесы Чиверела с помощью своей прекрасной техники и огромного опыта. И теперь, когда старый актер сидел здесь, радуясь минутной передышке, он напомнил Чиверелу кого-то виденного совсем недавно.
— Альфред, а ты веришь, что мы тоже привидения?
— Я частенько чувствую себя привидением.
— Да я не о том, старый греховодник!
— Ну, тогда я не знаю, о чем ты. — Альфред прерывисто вздохнул и уставился на мозоль, выпиравшую у него из левого ботинка. — Но я — то вот о чем, Мартин, малыш: слишком уж долго я играл… и, как любят говорить молодые, я выхожу в тираж.
— Чепуха, Альфред!
— Нет, нет. Послушай меня. Собственно говоря, и Театр выходит в тираж. За этот час у нас на сцене раза два-три заедало, и мы с Паулиной и Джимми Уайтфутом немножко повздорили, потрепали друг другу нервы, как оно вообще бывает на последних репетициях. И мне подумалось, что прав ты, а они ошибаются. Театр дошел до последней черты, и нам остается только лишь признать это. — И он покачал своей большой старой головой.
Чиверел тоже покачал головой.
— Он был, конечно, иным в дни твоей молодости, а? — спросил он вкрадчиво.
— Иным? — вскричал Альфред, мгновенно расцветая. — Безусловно.
— Я думаю, тебе многое довелось повидать в Театре, Альфред? — Он словно подавал ему реплику.
— Да, Мартин. Я видел великие дни. И они уже никогда не вернутся. Не забывай, что в молодости я играл с Ирвингом, Эллен Терри, Три, миссис Пэт.
— Великие имена, Альфред!
— Да, но Театр был Театром в то время, Мартин. Это было все, что имела публика, и мы старались для нее изо всех сил. Никаких ваших фильмов, радио, телевидения и всего прочего тогда не было. Был Театр — такой Театр, каким ему подобает быть. А нынче они пойдут куда угодно…
— Жажда глупых развлечений…
— Ты крадешь слова у меня с языка! — воскликнул Альфред. — Да, дружок, жажда глупых развлечений. И всюду деньги, деньги, деньги…
Чиверелу захотелось рассмеяться, но он продолжал подавать реплики:
— Театр умирает, хотя на твой век его, может быть, и хватит…
— Да, слава богу! Но не думаю, чтобы он намного меня пережил.
— Старое вино выдохлось, — сказал Чиверел с притворной серьезностью.
— Верно! И пьесы теперь уже не те…
— И публика не та…
— И актеры, — начал Альфред, и Чиверел договорил вместе с ним: — Не те.
— Смотри, какой дуэт получился, — прибавил Альфред.
Чиверел улыбнулся.
— Видишь ли, Альфред, я знаю эту речь об умирающем Театре. Я уже слышал ее сегодня вечером.
— Только не от меня, старина.
— Нет, но от человека, похожего на тебя, — сказал Чиверел медленно, — только он говорил это сто лет назад, и тогда были панорамы, а не фильмы, и в молодости он играл с Кином и миссис Гловер, а не с Ирвингом и Эллен Терри.
— Я что-то тебя не пойму, Мартин. Кто это говорил?
— Старый актер, которого я слышал…
— Слышал? Где?
— Здесь, в Зеленой Комнате. Самое подходящее для этого место.
Альфред вздохнул с облегчением.
— А-а, понятно… ты задремал, старина.
— Ну ладно, пусть я задремал. Но это была та же самая речь, Альфред. И я понимал, конечно, какой неправдой все это было тогда, и ты сам можешь в этом убедиться, потому что твой великий Театр девяностых годов был как-никак два поколения спустя. Но я понимаю, что это неправда и сейчас.
— Постой, Мартин. Что-то я не вижу связи.
— Логической связи тут, наверно, и нет, — согласился Чиверел. — Слухи о смерти могут быть ложными пятьдесят раз, а на пятьдесят первый могут оказаться правдой.
Альфред ударил себя по колену.
— Верно. И все доказывает…
— Что ты пожилой актер, Альфред, и что Театр умирает для тебя. Он всегда умирал для старожилов. И всегда рождался заново для тех, кто приходил на смену. И в этом не слабость его, а сила. Он живет — живет по-настоящему, не просто существует, но живет, как живет человечество, — просто потому, что он непрестанно умирает и возрождается, и всегда возрождается обновленный.
— Что это с тобой произошло? — И Альфред посмотрел на него проницательным стариковским взглядом.
— Я замечтался. Но мы ошибались, говоря о Театре, Альфред, а они были правы…
Альфреда это не убедило.
— Погоди-ка. Он умирает для меня — пожалуй, но для кого он возрождается?
— Пришла мисс Сьюард, — сказал Отли из-за двери.
— Впустите ее, — отозвался Чиверел и взглянул на Альфреда. — Вот и ответ тебе.
19
Она не была ни высокой, ни красавицей — среднего роста, широкоскулая, с квадратными плечами и ясными темно-зелеными глазами. Она не больше походила на Дженни, чем ее плисовые спортивные брюки — на цветастое муслиновое платье. И на первый взгляд девица Сьюард не слишком отличалась от молодых актрис, которых он десятками встречал за последние несколько лет. Что он вообразил? В ней не было ровно ничего от Дженни. Не считая, конечно, самой молодости, сияющей, бодрой и полной надежд. Но он улыбнулся ей, и она подошла ближе, а он не без труда поднялся с кресла; они оказались лицом к лицу, и она взглянула на него в упор, и он почувствовал холодок в груди.
— А-а, мисс Сьюард! — воскликнул он довольно церемонно, стараясь собраться с мыслями. — Это мистер Альфред Лезерс.
— Здравствуйте, мисс Сьюард! — Альфред подарил ей свою удивительную стариковскую усмешку. — Вы актриса?
— Да, мистер Лезерс. — Она с трудом переводила дыхание. — Я видела вас в «Заколоченном доме» в роли этого чудесного старого официанта. Можно задать вам один вопрос? — Он кивнул и ободряюще улыбнулся ей, и она подошла ближе. — Эта мизансцена в конце первого акта, когда вы поворачиваетесь спиной к публике и стоите неподвижно, — чья это была находка, ваша или режиссера?
Альфред довольно хмыкнул:
— Моя.
— Это было замечательно! — воскликнула девушка. — Я никогда этого не забуду.
— Благодарю вас, мисс Сьюард. — Он взял ее маленькую и довольно грязную ручку в свою огромную лапу. — Очень любезно с вашей стороны, что вы упомянули об этом. Желаю удачи. — Он повернулся к Чиверелу. — Что ж, в конце концов ты, может быть, и прав. — И с широкой улыбкой сказал им обоим: — Мне пора на репетицию.
После его ухода очи некоторое время молчали. Чиверел чувствовал, что комната наблюдает за ними. Он указал на стул рядом со своим креслом и, когда она села, сел сам. Какую-то секунду они, не отрываясь, рассматривали друг друга. Комната ждала.
— Знаете, вы были совершенно правы, — начал он тихо и как-то неуверенно.
— Насчет чего? — спросила она, но без тени удивления.
— Когда сказали, что я скоро буду жалеть, что не захотел поговорить с вами. Теперь я прошу извинить меня…
— Нет, пожалуйста, не извиняйтесь! — воскликнула она с жаром. — Вы тогда устали и вам нездоровилось, правда?
— Да. — Теперь казалось, что это было безумно давно.
— И все равно вот я здесь. — Она улыбнулась ему доверчиво, как старому другу.
— Но почему вы сказали, что я пожалею? Как вы могли знать?
— О, мне просто пришло в голову, знаете, так иногда бывает.
— А помните, вы еще сказали мне: «Берегитесь»?
Да, она помнила.
Он серьезно посмотрел на нее.
— Почему?
— Вы оставались здесь один, и я почувствовала, как комната наполняется привидениями. Так оно и было?
— Да… позже.
Последовала долгая пауза.
— Вы не хотите говорить со мной об этом, — сказала она тоном утверждения, а не вопроса.
— Я не хочу ни с кем говорить об этом, — отозвался он.
Она посмотрела на него испытующе.
— Вы переменились.
Он кивнул, она обвела комнату взглядом, снова посмотрела на него и тоже кивнула. Словно им нужно было многое сказать друг другу, но теперь они ничего не скажут, потому что в этом уже нет надобности. Комната будет хранить молчание, и им, глубоко и таинственно связанным с комнатой, тоже незачем разговаривать. Так казалось Чиверелу.