— Кстати, меня зовут Энн, — сообщила она как бы невзначай.
— И вы остановились здесь, в Бартоне?
— Да. Я была уверена, что встречусь с вами, и сказала Роберту…
— Кто это Роберт? Ваш приятель?
— Да. Он приехал со мною и ждет внизу. Бедный Роберт! Ему всегда приходится ждать.
— Он влюблен в вас?
— Да, — отвечала она торжественно. — И я в него тоже. Это тянется уже сто лет.
— Вы хотите сказать, года два?
— Около того. Но не стоит об этом говорить.
Он улыбнулся.
— Ну что же. Может быть, перейдем к делу? Виолу вы играли?
Она кивнула:
— Даже совсем недавно.
— Помните сцену с Оливией — монолог о шалаше?
— Попробую вспомнить. — Она поднялась и стояла в ожидании.
— Пожалуйста. — Он подал ей реплику: — Да? А что б вы сделали?
Едва она начала, он вспомнил тесную гостиную, освещенную одной маленькой лампой, горевшей допоздна в туманной ночи, среди ветра и дождя.
У вашей двери
Шалаш я сплел бы, чтобы из него
Взывать к возлюбленной…
Она остановилась и виновато взглянула на него, и снова он почувствовал холодок в спине, ибо она сделала ту же ошибку, что и Дженни, и остановилась в том же самом месте.
— Нет, это было неправильно, — сказала она. — Жалко.
Он серьезно посмотрел на нее.
— Не жалейте. Я не жалею. Прошу вас: Да? А что б вы сделали?
Когда она дочитала до конца и воскликнула: «Пока не сжалились бы!», он стоял совсем рядом и, не отрываясь, с изумлением смотрел на нее. Закончив, она с минуту молчала и тоже смотрела на него. Казалось, оба вслушиваются в доносящуюся издалека музыку.
— Я не слишком-то хорошо прочла, — сказала она, прервав напряженное молчание. — Хотя не думаю, что на показах читают намного лучше.
— Ненамного, — ответил он в тон ей. — Но о чем-то показы говорят. Вы работаете в каком-то здешнем театре?
— Да, в Уонли. Я теперь там на первом положении. Но уже сыта по горло.
— Теперь вы хотите в Вест-Энд?
— Нет, не обязательно. Я хочу одного: чтобы мне дали как следует поработать с режиссером и как следует порепетировать после этих сумасшедших еженедельных премьер в Уонли. Послушайте, мистер Чиверел, я настоящая актриса. Я не хочу просто ходить и выставлять себя напоказ. Я знаю, что Театр — это не только веселье, блеск и аплодисменты… — Она остановилась.
Чиверел старался скрыть свое волнение.
— Продолжайте, продолжайте. Что же он в таком случае?
— Ну, это тяжелый, порой надрывающий душу труд. И я знаю, что никогда мы не бываем так хороши, как нам бы хотелось. Театр — это сама жизнь, уложенная в маленький ларчик…
— Да. И как жизнь…
— Он часто пугает, часто внушает ужас, но он всегда удивителен. — Она умолкла и виновато засмеялась. — Почему я вам все это говорю? Как-то вдруг вырвалось.
— Я знаю.
— И уж наверняка вы все это слыхали.
— Один раз.
Она раскрыла было рот, вопрос уже читался в ее главах, но он торопливо остановил ее.
— Присядем, — сказал он и, найдя сигареты, предложил ей. Он поднес ей огонь, потом сам взял сигарету, первую после таблеток, и вкус ее показался ему приятным. Они сидели и спокойно курили.
— Скажите, Энн, ваши родители играли на сцене?
— Нет. В нашей семье на сцену идут через поколение. Моя бабушка по матери была актриса, когда-то довольно известная — Маргарет Ширли.
— Я ее помню, — сказал Чиверел. — Она была хорошая актриса, хотя я думаю, что вы будете лучше.
— Она была родом из Австралии, — продолжала Энн, порозовев от удовольствия. — А ее дедушка, который уехал в Австралию году в тысяча восемьсот пятидесятом, тоже работал в Театре, хотя и не был никакой знаменитостью.
— А как звали его?
— Да вы вряд ли когда-нибудь о нем слышали. Его фамилия была Кеттл. Уолтер Кеттл. Ой, что с вами?
— Ничего. Наверное, мне не следует курить. — Он наклонился вперед, чтобы раздавить сигарету в пепельнице, и рука его дрожала. Он почувствовал ее пристальный взгляд и покосился на нее. Она смотрела на дрожащую руку, и когда он резким движением убрал ее, Энн подняла на него глаза.
— Он не вернулся, — сказала она медленно. — Я думаю, он недолго прожил.
— Да, я тоже так думаю.
— Но вы ничего не могли о нем слышать, мистер Чиверел. Он не был ни писателем, ни сколько-нибудь знаменитым актером.
— Уолтер Кеттл был режиссером, — сказал ей Чиверел. — И некогда он был режиссером вот в этом самом театре.
— Вы уверены?
Был ли он уверен? Он решил, что да.
— Да, он работал здесь за год-два до того, как уехал в Австралию. У антрепренера по фамилии Ладлоу. Тут есть книжечка, которую я пролистал, — прибавил он поспешно, опасаясь, что сказал слишком много, — главным образом о молодой актрисе по имени Дженни Вильерс.
— Да, — возбужденно вскричала Энн, — тут есть ее портрет. Я видела его. Вся в локонах. И на полу лежала ее перчатка. Такая зеленая фехтовальная перчатка, отделанная красным.
Он сурово посмотрел на нее.
— Подождите. Вы бросили эту перчатку на пол? Когда я не захотел разговаривать с вами.
Она кивнула.
— Бросила. И я помню, что сказала. Я сказала: «Смотрите, перчатка опять на полу. Даже привидения за меня. Берегитесь». Вот что я сказала.
— Но почему вы сказали «опять»?
— Потому что до этого, когда я говорила с мисс Фрэзер, мы вдруг увидели перчатку на полу. И я сказала, что она сама выпрыгнула из шкафа. Мисс Фрэзер стала меня разубеждать, но только потому, что испугалась. Я как раз говорила об этой девушке с локонами — Дженни Вильерс, — и вдруг перчатка — ее перчатка — оказалась на полу. Вы здоровы, мистер Чиверел?
— Да, а что такое?
— Вы совсем белый.
— Я чувствую, что побледнел, — признался Чиверел, — но ничего страшного не случилось. Продолжайте.
— Вот и все. Не считая того, что теперь я понимаю, почему все тут с первого же взгляда показалось мне таким жутким. Понимаете, мистер Чиверел, ведь часть меня — та, что идет от Уолтера Кеттла, — уже бывала здесь раньше и хорошо все знает. Может быть, потому перчатки и выпрыгивают из шкафов. Узнали во мне частицу Уолтера Кеттла. О, я так рада, что вы рассказали мне о нем, — что он был здесь. Наверняка из-за этого я и чувствовала себя так странно. И ведь вы тоже, правда?
— Да.
— Я знала; хотя, конечно, вы нездоровы и этим, на верное, все объясняется.
— Может быть, — ответил он коротко.
Она доверительно наклонилась к нему и сказала, понизив голос:
— Вы знаете, мы как-то очень странно смотрели друг на друга, правда?
— Не знаю, как я, но вы — определенно. — Он улыбнулся ей, давая понять, что хочет переменить тему. — Теперь нельзя ли мне взглянуть на вашего Роберта?
— Конечно. Он будет в восторге. Его фамилия Пик, и он капитан авиации.
Чиверел позвонил по внутреннему телефону и сказал, чтобы капитана авиации Пика, ожидающего у служебного входа, попросили подняться в Зеленую Комнату. Потом он посмотрел на Энн.
— Он был актером?
Она покачала головой.
— Нет, никогда не имел ничего общего с Театром. Но любит его, конечно.
— Вы в этом уверены?
— О да, — с ударением сказала она. — Если бы не любил, ничего бы у нас с ним не было. Кстати, он, наверное, будет очень робеть. Он чуть не умер от стыда и горя, когда я сказала, что меня никто не остановит и я непременно вас увижу. У них в авиации такого не бывает. Вы ему представляетесь чем-то вроде маршала авиации, который сидит тут во всем великолепии.
Чиверел улыбнулся.
— Но вам-то, надеюсь, нет?
— Нет. Вы мне не понравились… и я ужасно расстроилась, когда вы выгнали меня и даже не оглянулись. Но теперь, конечно, все совсем по-другому. Потому что и вы совсем другой. — И она доверчиво улыбнулась ему.
— Капитан авиации Пик, мистер Чиверел, — сказал Отли из-за двери.