— Н-да… — начальник глубокомысленно хмыкнул. — А время-то идет.
Молодой инженер вздрогнул и поднял голову.
— Скажите мне, разве нет на свете ничего такого прекрасного, что надлежало бы сохранить? Так ли уж необходима нам эта дорога? Что они такое — бездушная дань времени сверхскоростных автомобилей, уступка пассажирам, вознамерившимся попасть из одного пункта в другой за мгновение ока… Закроешь глаза — и нет юга, ты на севере… А дальше что? Ведь модное устаревает. Пройдет десяток лет, и эта удивительная дорога, чудо современной техники, станет древней старушкой. На нее никто и взглянуть не захочет… Разве нельзя провести дорогу в обход горы?… Ведь горы — это плоть природы, одна из частиц ее, прекрасных и величественных. Наши прадеды любили эту гору, и прапрадеды, прапрадеды их прапрадедов… Так зачем же, зачем? Что это — жалкая уступка ЭВМ? Дань примитивной геометрии, не терпящей извилистых линий?…
Грохнул взрыв, и потолок убежища свинцовой тучей навис над людьми. Кто-то охнул. Серый ветер прошел над головами, словно море взволновалось где-то, словно из черной пучины встал ураган и заплакал над судьбами человеческими.
Гора разбухла, на мгновение увеличилась вдвое и рухнула в бездну багрового кипящего котла.
И в клубах дыма мелькнули морской берег, и колючий, вздыбленный бурей песок, и край черного кимоно, спорящего чернотой своей с горем окружающего мира, и кончик белого головного платка, белого, как сон и забвение. И нежный лепесток розы мелькнул в них, неувядающий даже в непогоду. Роза ли была это или внезапный блик света на щеке юной девушки — кто знает?…
А шагающие экскаваторы уже вгрызались в мертвое тело земли, и башенные краны возносили над ним свои холодные стальные бивни.
Перевод с японского З. Рахима
АНА МАРИЯ МАТУТЕ (ИСПАНИЯ)
Король Зеннов
Зачем ты вытащил меня из моря?
Фербе, который в раннем детстве был пастушонком, а когда ему минуло девять лет, поступил в ученье к сапожнику, однажды вечером рассказал своему хозяину Мосу, что видел Зеннов в окрестностях бухты Маргариты.
Остров был каменистый: большое пространство занимали зыбучие пески. Голоса из поселка, голоса женщин, чинивших сети, лай собак, хлопанье птичьих крыльев — порывы ветра разносили все это через камыши и зеленый тростник с легкостью и быстротой развеянного пепла. Поэтому Мос посоветовал Фербе быть осторожным и помалкивать о своих галлюцинациях. Однако Фербе не соглашался, что это галлюцинации, и упорно твердил, что еще давно, когда он был пастушонком и бродил по острову, там, где растут мох п чахлая, мягкая, пахучая травка, он много раз видел Зеннов, причем он почти что и не спал.
Мос снова посоветовал ему помалкивать. Времена настали бурные, происхождение Фербе, да и самого Моса, по мнению Высочайших и Достойнейших особ, было подозрительным, и при таких обстоятельствах лучше всего было держать язык за зубами.
Несколько дней Фербе молчал, но однажды ночью он удрал из мастерской, где обычно спал среди мешков с обрезками кожи; появился он, когда давно уже настало утро, бледный, со сверкающими глазами; песок и сухие водоросли, которые море выбрасывает на берег, ирис та ли к его одежде.
Наступил октябрь, солнце уже не грело, и холодный ветер убивал последние цветы в садике Моса.
Мос сказал Фербе: «Не вздумай ни с кем болтать о том, где ты бродишь, даже со мной не болтай об этом».
Но ничто не могло удержать язык Фербе, который объявил, что сегодня ночью Зенны избрали его своим королем. На сей раз, услышав это, Мое обозлился, отлупил его палкой и попытался выведать у него что-нибудь об этих самых Зеннах. Но ничего нового Фербе не сказал, только упрямо твердил: «Когда человечество достигнет высшего п истинного совершенства, Зенны поднимутся из глубины моря, из водорослей и губок; море и небо станут единым целым, и воцарятся правда и справедливость; по для этого нужно, чтобы я наш, чтобы никто меня не трогал, потому что я один могу слышать их голоса, понимать их и видеть. Так что, пока этого не произойдет, я не должен умереть — они сделали меня королем, поточу что я их понимаю, и я должен объяснить это людям».
Мос ничего не понял из этих туманных слов, произнесенных невнятным голосом, похожим на голос лунатика. Никогда не приходилось ему слышать столь длинной речи из уст Фербе, молчаливого мальчика с угрюмо сдвинутыми бровями и с видом полупокорным, полувызывающим. Мое снова сказал ему: «Смотри, дурачок, не проболтайся кому-нибудь об этом».
Но Фербе не мог молчать. Мало того, он отправился на Торговую площадь и рассказал торговцам о повелениях этих необыкновенных Зеннов, которые сделали его королем.
(Говорить на земле правду было бесполезно; мир, говорили Зенны, был огромен и полон зла, люди в отчаянии искали человека, который искупил бы их великие преступления; с неистовой яростью и злобным смехом проследовали они его, чтобы потом объявить преступником и совершить жертвоприношение, после которого они осмеливались обратиться к Неумолимому и сказать ему: «Смотри, мы принесли тебе в жертву того, кто оскорбил тебя». Все это Фербе видел не раз, но молчал и никому ничего не говорил пи о себе, ни о таинственных и терпеливых Зеннах, живших на дне моря — по другую сторону злодеяний. Но теперь они приказали ему: «Ты будешь нашим королем», и он уже не мог больше молчать, и никто не должен был его трогать.)
Мог, дрожа от страха ругался: «Уходи отсюда, убирайся и заткнись, не то сгоришь, как свечка!» Мое любил его — ведь он взял Фербе к себе ребенком, когда от него еще пахло козами и пастбищем, и теперь ему было страшно за него, да и за себя, и за свою сапожную мастерскую тоже. «Заткнись, полоумный, уходи в горы, молись и молчи…»
Но вместо этого Фербе объявил на Торговой площади: «Я — король Зеннов».
Сперва послышались насмешки, и прямо в лицо ему полетели огрызки фруктов, гнилые яйца, смех детей п женщин. Но однажды его увели альгвасилы и сказали ему: «Ты пьян, проспись-ка здесь, хмель-то и выйдет из головы», хотя во рту у него не было ни капли спиртного. На следующий день он получил несколько палочных ударов, затем его отпустили и сказали: «Ступай и больше не устраивай беспорядков».
Но Фербе не мог молчать — ведь ему было дано поручение, ведь Зенны сказали ему: «Мы ждем тебя целую вечность», и он говорил: «Не будем злыми, ил я зло воцарится и весь мир запылает, как огромное солнце, черное и зловонное».
И гончарам, и людям, приходившим с Востока, которые вели за собой навьюченных осликов, и торговцам зеленью, вином и тканями он говорил: «Ночью Зенны сделали меня королем». И если кто-нибудь спрашивал его: «А кто такие эти Зенны?» — он отвечал: «Они существуют и не существуют, они ждут там, на дне, они покачиваются в самой глубине и возвещают и объявляют, что в назначенный час они поднимутся и придут, и люди станут справедливыми. Для этого они сделали меня своим королем и сказали мне: «Ты чист, невинен, ты — наш король, ибо ты нас понял». Ведь, кроме меня, никто никогда не знал их».
Фербе снова отсидел двадцать дней и получил сорок ударов кнутом. В конце концов его арестовали, судили и приговорили к сожжению на костре.