— Майн готт, он жив!
— А что! — не понял Саид. — Почему я должен быть мертвым?
— Только с того света так трудно вызволить человека.
Она сделала строгие глаза и скомандовала:
— Сейчас же к гауптштурмфюреру!
В «Тюркостштелле» Саид не увидел радостных лиц. Надие, видимо, преувеличила восторги по поводу удачной операции за линией фронта. Офицеры, как всегда, были молчаливы. Не заметил Саид и особых перемен в Ольшере: обычная пытливая настороженность во взгляде, официальный тон. Правда, что-то торжественное угадывалось в облике капитана. Он высоко держал голову и постоянно одергивал борт кителя — гауптштурмфюрер был в форме. Последнее время начальник «Тюркостштелле» носил так мало соответствующий его фигуре эсэсовский мундир.
Исламбека капитан принял, стоя у окна. На приветствие Саида ответил громко и высоко вскинул руку: «Хайль!» Это было ново. Прежде Ольшер ограничивался вялым, почти неприметным движением кисти. Губы едва раздвигались, кажется, без звука. Сегодня все выглядело иначе. Голос капитана звучал громко. Слова произносились отчетливо.
— Рейхсфюрер поручил мне передать благодарность Саиду Исламбеку за его услугу немецкому командованию.
Ольшер подошел к застывшему у порога шарфюреру и пожал ему руку.
— Вы представлены к повышению в звании…
Саид не знал, как реагировать на поток торжественных фраз, и только кивал. Улыбнуться не смог, хотя в такой момент солдат отвечает всегда проявлением радости. Ее ждал капитан. Искал на лице шарфюрера ответа. Настойчиво искал. Это тоже была проверка.
— Надеюсь, вы оцените внимание рейхсфюрера?
— О да, капитан.
Нет, не так представлялась Ольшеру церемония передачи благодарности. Гауптштурмфюрер сделал все для психологического эффекта. А эффекта не получилось: потомок Исламбеков слишком сдержанно воспринимал такое важное событие в своей жизни. Впрочем, могла сыграть неожиданность: обещан расстрел, получены же свобода и благодарность. К тому же шарфюрер умен, ему свойственно стремление к анализу, он не принимает легко повороты судьбы. Это, в сущности, неплохо.
— Я рад за вас, — подчеркнул Ольшер.
Он вернулся к окну и оттуда, с какой-то предполагаемой высоты, призвал Исламбека:
— Вы нужны Германии!
Это было последнее в инсценировке капитана. Кульминация. За ней следовала деловая часть:
— Война подошла к поворотному пункту. Фюрер меняет стратегию, в которой все будет необычно и молниеносно. Я сообщаю эту тайну, веря в вашу преданность рейху и полагая, что передо мной один из исполнителей плана фюрера.
Речь Ольшера звучала для Саида как страшный приговор: его хвалили за помощь Германии, за услугу врагу, который топтал родную землю. Хотелось крикнуть: «Неправда! Я творил вам месть. Вам, Ольшер. И только нелепый случай обернул удар против меня. Родина должна узнать об этом».
— Первый заход по вашему паролю дал блестящие результаты, — продолжал Ольшер. — Он вам известен. Установлена связь с людьми Мустафы Чокаева. Мы приступили к действиям более широкого масштаба, и в этих действиях возрастает роль господина Исламбека. От вашего имени пойдут шестерки на встречу с друзьями Чокаева, которые готовы оказать Германии неоценимую услугу…
Торжественность в голосе капитана померкла. И поза изменилась. Он опустился в кресло. Устало откинулся на спинку. Возможно, Ольшер действительно был утомлен — Главное управление не прерывало работу даже ночью. В любое время могли позвонить от Кальтенбруннера, или Шелленберга, или даже от рейхсфюрера Генриха Гиммлера и капитан должен был быть на месте.
— Как мать? — спросил Саид.
— … неоценимую услугу, — не услышал вопроса капитан. — Разговор теперь пойдет об уничтожении крупнейших объектов.
— Как мать? — уже громко, с тревогой в голосе, повторил Исламбек.
— Ах, вы о матери! — устало изрек капитан и остановил свой взгляд на лице Саида. — Она стара, господин шарфюрер… Очень стара и больна… Жаль, конечно…
— Ее убили? — почти вскрикнул Саид.
— Что вы, шарфюрер… Как можно… Просто ее участие уже… излишне, — закончил капитан.
Саид сжал губы. Еще одна беда постигла его сегодня… Уходит мать… Самое светлое… Самое дорогое…