Отец говорил, что мать любила сидеть на берегу. Ее мать. Какая-то частица осталась в этом море от нее. Для Надие…
Так можно думать без конца. Только так. Но зачем ей мужество? Наверное, чтобы дойти до этого моря. Самой дойти. Босой, усталой, измученной…
— Вы замужем, фрейлейн?
Это дежурный эсэсовец, молодой, подтянутый гаупт-шарфюрер, остановился над креслом и спросил улыбаясь.
Зачем он спросил? Нет, зачем спросил, она знает. Ему скучно — совещание идет третий час, — надо как-то развлечься. Притом, они только двое в приемной. В коридоре — еще эсэсовцы, человек десять, стучат сапогами, ходят взад-вперед. Но это в коридоре, за стеной. Здесь двое. Мужчина и женщина. Тишина. Дерзкие мысли лезут в голову офицеру. Все понятно для Надие. Но зачем он помешал ей идти к морю? Зачем прервал? Какое у него право на это?
Ей хочется быть смелой:
— Нет, не замужем.
Улыбка на лице гауптштурмфюрера из неясной, застенчивой становится четко грубой. В ней — желание.
— Почему фрейлейн не замужем?
Дурацкий вопрос. На него не существует ответа.
— А вы? Вы женаты?
— О да.
— Вот поэтому я не замужем.
Дежурный засмеялся. Ему понравилась шутка. Уже смелее он заговорил с секретаршей.
— Мне нравятся маленькие брюнетки.
— У нас с вами разные вкусы, — поддела Надие эсэсовца, высокого, белобрысого.
Опять пришлось рассмеяться дежурному:
— Вы довольно храбрая девушка…
— Увы, нет. Если бы я была храбрая, то давно пошла бы на фронт.
— Понимаю, вам хочется видеть меня убитым. Вы не немка.
— Да…
Он отошел от кресла. Улыбки на его лице уже не было.
«Этот гауптшарфюрер не даст мне увидеть море, — подумала Надие. — Не он лично. Не высокий, белобрысый. Другой гауптшарфюрер. Или роттенфюрер. Впрочем, они могут и помочь увидеть море, но для этого придется целовать их, пить вино с ними и отвечать на вопрос: “Вы замужем, фрейлейн?” А если сама! Если без них, пусть по горячему песку, пусть босиком…»
Да, ей нужно мужество.
— Фрейлейн Надие. Перепечатайте этот документ. Немедленно.
На часах было двенадцать ночи. Она только успела задремать. В кресле. Ее разбудил Ольшер. Усталый. Похудевший за один вечер.
— Я подожду.
В кабинете уже никого не было. И в приемной тоже. Только Ольшер и дежурный офицер.
— Хорошо, — ответила Надие и сняла футляр с машинки.
— Вы сможете быть внимательной?
— Конечно, господин капитан.
— Сейчас вам принесут кофе. — Гауптштурмфюрер оставил на ее столе несколько листков бумаги, скрепленных канцелярской булавкой, и исчез за глухой дверью.
Пока она закладывала копирку в страницы, пока вводила бумагу на валик, ей подали чашку черного кофе и кусочек сахара. Настоящего сахара. Надие припала к густому напитку, пахнущему чем-то острым и возбуждающим. Пила не отрываясь. Пила и заставляла зубы не стучать о краешек чашки. Зубы выдавали волнение. Отчего-то Надие стало страшно. В эту минуту она забыла о мужестве.
Дежурный эсэсовец, раскинув ноги, дремал на стуле у входа. Или не дремал, а так только казалось. Во всяком случае, он не интересовался секретаршей капитана.
Но когда застучала машинка, эсэсовец открыл глаза. Зевнул. Поднялся. Стал вышагивать по приемной. От двери до окна. И все мимо Надие. Мимо машинки.
Руки ее не слушались. Пальцы наскакивали совсем не на те клавиши, которые нужны были. В последнее мгновение Надие успевала избежать ошибки. Сворачивала в сторону. Буквы ложились куда следовало.
Приходилось торопиться. Ждал Ольшер. Стрелки на часах подползали к часу.
Она боялась, что капитан не выдержит, выйдет в приемную, глянет на машинку, спросит — готово ли. А ему нельзя было выходить. Нельзя было смотреть. Глаза Ольшера слишком внимательные. С точным прицелом.
Нет, до моря слишком далеко. Так далеко, что не дойти. Не дойти без помощи этого эсэсовца с белобрысой шевелюрой.
Последняя строка. Она выдернула листы. Разложила на столе экземпляры по порядку. Скрепила их. Чистую бумагу бросила с шумом в ящик стола. Захлопнула.
Ольшер сидел на своем обычном месте. Кулаками сжал виски. Смотрел куда-то сквозь стену, в ночь. В темноту. А над ним горела огромная люстра — после совещания ее забыли выключить.
— Готово, господин капитан.