Выбрать главу

Фрау Розенвальд с утра уходила на работу. Она устроилась чертежницей-копировщицей и за те годы, что они провели в нашем городе, так и не научилась говорить по-русски. Зато Анни схватывала всё на лету. Ей доставляло удовольствие рассказывать мне о Германии. Иногда она читала стихи Шиллера, Гейне, Бертольда Брехта. Анни помнила их чертову уйму. А еще она очень любила музыку, но петь при мне стеснялась, говорила, что не умеет. Но через тонкую стенку я хорошо слышал, как она поет «Прекрасную мельничиху» или «Лесного царя». Когда Анни пела, становилось грустно, и все равно хотелось слушать еще.

Иногда Анни приходила к нам. Для этого надо было только пробежать несколько шагов от одного крыльца до другого.

— Ты посмотри, какая она складная! — как-то сказал мой отец матери. — И знаешь, на кого она немного похожа?

— Наверно, на своих родителей! — смеялась мать, слегка наклонив голову.

— Представь, что на тебя! И черты лица не те, и глаза другие, а что-то общее есть.

Через год Анни бегло говорила по-русски, путая русские и украинские слова. Но со мной она почти всегда говорила по-немецки, и, если верить ей, мои успехи были просто поразительны.

— Wunderbar! Grossartig!*["9] — восхищалась она. — Скоро ты будешь говорить как настоящий немец, и ты действительно похож на немца — высокий, сильный, светловолосый...

— Я — русский и хочу быть похожим на русского. И ты, кстати сказать, тоже не очень похожа на немку — тонкая, черноволосая, вот! По виду ты настоящая украинка, если на то пошло.

— Может быть, — согласилась Анни. — Ты знаешь, по крови я немка только наполовину, и все-таки я — настоящая немка! Я люблю Германию. Ничего не поделаешь. Разве меньше любишь родного человека, если он болен? Фашисты — это болезнь. Они не имеют отношения ни к Гейне, ни к Бетховену, ни к нашим цветам и черепичным крышам. Если бы ты побывал в Дрездене, услышал наш оркестр! Если бы ты увидел Цвингер и Земперовскую галерею!

Она говорила о знаменитой картинной галерее. Но как я могу попасть в Дрезден? Это все равно что на Марс!

4

Я твердо решил стать военным моряком. Слыша о моих усиленных занятиях плаванием и греблей, ради которых была забыта даже верховая езда, Сергий добродушно посмеивался:

— Капитан-голоштан кинув у море барабан!

Сергий отслужил срочную, женился, но по воскресеньям захаживал к бывшему своему комбату, который теперь стал командиром полка.

— Навiщо йому то море? — спрашивал Сергий, взмахивая густым чубом. — Хай краще буде, як батько, артиллеристом.

— Нет, — возражал отец, — пускай идет, куда душа просится.

Родители не принимали всерьез мое увлечение флотом, пока мать не увидела на столе «Правила приема в военно-морское училище». Она протянула брошюру отцу:

— Оказывается, он уже вырос, и все это не игра!

— Конечно, Машенька, — сказал отец. — Семнадцатый год! Ты вспомни: в этом возрасте я уже воевал на польском фронте, а еще через три года ты стала моей женой...

Отец положил мне руки на плечи. Теперь я был почти одного роста с ним. Он спросил:

— Будешь дожидаться призыва в армию?

— Нет. Закончу восьмой класс и подам в военно-морское. Ведь ты в моем возрасте уже воевал...

— Другое время, — сказал отец.

Я указал кивком на стенку, за которой жила Анни:

— А почему они здесь, папа? Почему они не в Германии? Разве сейчас другое время?

— Ладно, — сказал отец, повернул меня и хлопнул по плечу, будто провожал в далекий путь вот в эту минуту. — Давай!

Но я еще никуда не уезжал, потому что восьмой класс докатился только до середины и надо было решать уравнения на уроках «тишайшего арифметика» — Мефодия Игнатьевича Митрофанова — и скучать, слушая педантичного Иоганна Себастьяна.

Анни, Бальдур и Отто во время немецкого играли в волейбол во дворе, но мне не разрешалось отсутствовать, хотя нудный законник Иоганн прекрасно понимал, что школьная программа для меня все равно что игрушечный пугач для настоящего артиллериста. Ведь он сам, как классный руководитель, поручил мне занятия с Бальдуром и Отто по всем предметам, кроме математики. Наш «тишайший арифметик» доверил это дело Витьке Горовицу. Вообще он всегда отличал Витьку и ставил нам в пример его «абстрактно-математическое мышление». Как-то Витька принес какие-то расчеты на тетрадной обложке. Тут Мефодий Игнатьевич заулыбался во все свое сморщенное личико и стал размахивать, как дирижер, левой рукой, измазанной мелом (правая у него не действовала). Оказывается, Витька самостоятельно освоил какие-то заковыристые функции и уже добрался до дифференциалов.

вернуться

9

Удивительно! Великолепно! (нем.).