— А продукты где?
— Ну продукты — ладно, перебьемся как-нибудь, — продолжал издеваться Звягинцев. — А вот как быть с анодными батареями? Рация — такое дело: есть питание — работает, нет — не работает.
«Тихоня, тихоня, а туда же», — подумал я о Сугако.
— Без продуктов тоже нельзя, — заметил Сугако.
У него было очень странное, до сих пор неслышанное мною имя — Елевферий. Мне казалось, что он из семьи сектантов, каких-нибудь пятидесятников или адвентистов. Большей частью молчаливый, Елевферий, однако, пытался отстаивать свою точку зрения, когда речь заходила о каких-либо предрассудках. «Нет, вы мне скажите, — спрашивал Сугако, — почему люди верят в судьбу?» — «Это ж в какую такую судьбу?» — в свою очередь спрашивал Лев Яковлевич. — «А в такую». — «Ну вот ты, например, веришь?» — «Верю». — «Можа, ты и в бога верыш?» — вмешивался в разговор Лученок. Сугако еще больше поджимал нижнюю губу, так что ее почти не видно было из-за нависавшей верхней, и приглушенно говорил: «А это тебя не касается». — «Верыть, браточки, ей-богу, верыть». Елевферий мрачнел и взгляд его становился тяжелым, нелюдимым. «Нэ чипай, хай йому бис», — заключал Музыченко. После этого никто не хотел продолжать начатый разговор.
— Ну и сукин же ты сын, Звягинцев. Мало того, что сменил меня на полчаса позже, так ты, ни свет ни заря, погнал меня еще и за анодными батареями.
— А при чем тут я? Это командир сказал.
— Командир сказал, — передразнил я его. — Вот проснется он, узнает о твоих проделках да всыпет по первое число, тогда закажешь и пятому.
— Думаешь, если ты его дружок, то тебе все можно?
«Скажет же такое — «дружок». Знал бы ты, Звягинцев, какой я ему дружок — не захотел бы ты быть в моей шкуре», — подумал я и добавил вслух:
— Шутить, Сеня, можно и, наверное, нужно, когда это к месту, но не так грубо, — уже спокойно ответил я Звягинцеву, укладываясь в постель.
— Вот люди, — слышал я сквозь дремоту. — Шуток не понимают. Для чего тогда придумано первое апреля?
— Такие люди завсегда обижаются, — басил Сугако.
Проснулся я от того, что меня опять кто-то дергал за плечо.
— Вставай. Командир сказал, чтоб ты шел за анодными батареями.
— Вы что, с ума посходили? Думаете, если сегодня первое апреля, то можно издеваться над человеком весь день? Хватит с меня, ни за какими анодными батареями я больше не пойду, — ответил я и снова улегся в постель. Не успел я задремать, как услышал крик:
— Встать, разгильдяй!
Я открыл глаза, но не сразу понял, кто и что от меня требует.
— Приказано встать! — повторился крик, и Демидченко сорвал с меня одеяло.
Я вскочил как ошпаренный.
— Вы почему не выполняете приказание?
— Товарищ старшина второй статьи, — разозлился и я, махнув на все рукой. — Может, уже хватит?
— Что хватит?
— Издеваться над человеком.
— Кто же над вами издевается? — тон у командира был спокойный, но за этим кажущимся спокойствием ощущалась надвигающаяся гроза.
— Вначале Звягинцев, а теперь еще один шутник выискался, — и я рассказал собравшимся, а собрались все, историю с анодными батареями.
Долго после этого раскатывалось эхо гомерического смеха. Казалось, что наша гора — Олимп, а все собравшиеся — боги. Я же — простой смертный, случайно оказавшийся среди богов. Смеялись все, и не миновать бы мне еще двух нарядов вне очереди, если бы смог удержаться от смеха и сам командир отделения.
— Так что, может, и Михась решил подшутить? — спросил в перерыве между приступами смеха Демидченко. — Михась! Говори, сукин кот, правду.
Лученок тоже давился от смеха, и его ответу «Дали-бог, правда» никто не верил.
— Какая там правда? Вы посмотрите на его рожу.
— Да нет, лицо у Лученка вроде бы серьезно.
— Вот такое же серьезное лицо было и у Звягинцева, когда он от вашего имени посылал меня на рассвете за анодными батареями.
Новый взрыв хохота потряс гору.
— Ну черт с вами, как хотите. Но если что, то кое-кому придется идти за продуктами и анодными батареями пешочком до самого Севастополя.
Прошло, может быть, полчаса. Мы уже готовились к завтраку, как вдруг на верхней части склона горы показался водитель мотоцикла Саша Переверзев, весь увешанный тюками. Поднявшись до края площадки, он сел в изнеможении прямо на камни. Пот градом струился с его лица.
— Ну, господа-товарищи! Вижу, зажирели вы тут окончательно. Даже за своим собственным пропитанием не желаете спускаться вниз.
Демидченко, сдерживая смех, сам помог Переверзеву освободиться от тюков. Снимая последний пакет с плеч Переверзева, командир сказал: