— А кому еще можно было подарить их? — в свою очередь спросил я.
— Не знаю, — деланно серьезным тоном ответила Маринка. — Может быть, той, которая любит нашу школу?
Вот оно, оказывается, в чем дело. Значит, Маринку уже успели навестить ее подружки и рассказать ей обо всех событиях в классе.
— Нет, той дарить цветы я не собираюсь.
— Почему?
— Хотя бы потому, что она старше меня.
— Что вы говорите? Она моложе даже меня. Правда, всего лишь на один месяц.
— Все это, как говорит наш Лев Яковлевич, не влияет никакого значения.
— Как это? — засмеялась Маринка.
— Несуразность, — засмеялся и я. — Но она так привилась у нас, что мы употребляем ее, где только можно.
Пришел врач, вызванный на дом к Хрусталевым. Он достал из своего чемоданчика халат, неторопливо надел его и, подойдя к постели Маринки, спросил:
— Ну-с, так как наши дела?
Я уступил ему свое место и, простившись с Маринкой, направился к двери.
— Извините, доктор, — услышал я позади себя. — Коля!
Честно скажу — это взволновало меня. Она первый раз назвала меня Колей.
— Не уходите, подождите, пожалуйста, во дворе, — добавила Маринка.
Я вышел из дому, положил на скамью пакет с радиопринадлежностями (не носить же их все время с собою) и медленно направился в крошечный приусадебный виноградник. Сколько дней я не был здесь? Два дня. Всего два дня, а какими стали виноградные лозы. Они почти вровень со мною, и маленькие листья уже касаются моего подбородка. Осторожно беру один листик пальцами. Крошечный такой, весь покрытый пушком. А по поверхности его идут тоненькие жилки. Именно по ним приходят от корней соки и наполняют растение жизнью. «Расти, малыш», — произнес я вслух и отпустил от себя ветвь.
Я вернулся во двор в тот момент, когда выходил доктор. Он остановился, внимательно посмотрел на меня, словно решал какой-то свой вопрос, и сказал:
— Да-с. Идите, молодой человек, вас там ждут.
Я вошел в комнату Маринки и увидел ее улыбающейся. Рядом с кроватью на столике стояла глиняная вазочка с персидской мимозой.
— Доктор сказал, что я скоро уже могу ходить, — сообщила Маринка радостную для нее весть. — А это мама поставила цветы. — Светлая улыбка не сходила с лица Маринки. Радость! Не она ли является тем ключом, с помощью которого перед человеком, умеющим вызывать у других чувство радости, открываются души и сердца людей.
— А знаете, зачем я вас просила остаться?
— Нет, не знаю.
— Ну как вы думаете?
В голове у меня проносились самые всевозможные предположения, но ни одно из них не подходило для этого случая.
— Я же не поблагодарила вас за персидскую мимозу. Раньше таких цветов мне не приходилось даже видеть.
Я, наверное, покраснел, потому что Маринка, глядя на меня, рассмеялась. Услышав смех, в комнату вошла Анна Алексеевна.
— Что, матрос, рассмешил мою больную дочку?
Я не зря сравнил Маринку с царевной-несмеяной. За все те немногие встречи с ней мне ни разу не пришлось видеть ее по-настоящему веселой. Печать какого-то непроходящего горя лежала на ее задумчивом лице. А тут еще эта простуда.
— По сказке тебе полагалось бы за это еще и полцарства. Да вот незадача, нет у меня такого богатства. Да, по правде, и зачем оно нам? — Анна Алексеевна немного помолчала, долгим взглядом посмотрела на меня, словно решала, стоит ли посвящать меня в свои семейные дела, а потом, наверное, подумала: «Человек, который входит в дом с цветами в руках, не может причинить людям зла». — Я уже говорила, что мы остались с Маринкой вдвоем. Мой муж был направлен добровольцем в Испанию. Об этом под большим секретом он сказал мне буквально перед самым отъездом. Весной тридцать седьмого года вернулся оттуда летчик из полка, в котором служил мой муж, и привез коротенькое письмо, написанное им незадолго до героической гибели.
Грусть, навеянная рассказом Анны Алексеевны, постепенно рассеялась лишь после того, как позади остался виноградник.
Возвращался я в расположение нашего поста в уже приподнятом настроении. Кажется, ничего такого и не произошло. И все-таки радостное чувство, подобное тому, которое я увидел на лице Маринки, когда она смотрела на цветы, не оставляло меня. Даже Звягинцев, увидев мою глупую физиономию, сказал:
— Ужинать ты, конечно, не будешь, потому что тебя снова угощала тешша.
— Нет, буду, дорогой мой Сымон, — ответил я, подражая Лученку, и ударил Звягинцева ладонью по плечу.