— Нам нужен, очень нужен ваш жилец-квартирант Георгий Жгловский… — Пряча документ в карман пиджака, чекист бросил взгляд на дубовую вешалку с рогами. — Где он?
— Божья матерь! — облегченно улыбнулась она. — Его нет и не будет, милый мой. Вот уже третий день, как он расплатился со мной.
— И куда переехал-переселился?
— Ничего не сказал, честное слово. — Она перекрестилась. — Оставил мне флакончик духов и далеко не деликатно заявил: «Это вам, хозяйка, за стол и кровать!»
Селезнев осмотрел комнату, которую занимал Ерш Анархист, и попросил Веронику Витальевну припомнить любимые словечки, жесты и другие особые приметы квартиранта. Мадам Шур охотно закивала головой, самозабвенно затараторила:
— К вашему сведению, молодой человек, я служу в бухгалтерии, получаю гроши и, сами понимаете, вынуждена сдавать комнату. Желательно, конечно, квартирантке. Мужчин, откровенно, я побаиваюсь. И когда увидела матроса с грубым лицом и наглыми глазами — побелела от страха. Но он предупредил: «Не трону! Я люблю русских ядреных баб!» Почему-то принял меня за иностранку. Моя фамилия Шур, но я…
Сеня вскинул ладошку:
— Кто указал ему ваш адрес, кто рекомендовал его?
— Я спросила. Георгий Осипович сразу осадил: «Никаких расспросов. Затопите камин. Я промерз, как пес на вахте!» Он прихватил охапку дров с кухни, и я поняла, что новый квартирант надел мне на шею поводок. Командовал, точно у себя на палубе: подай, принеси — никаких возражений! К участью, не сидел дома. Приходил поздно. Однажды заявился на рассвете: промокший, грязный и злой. Помылся и в постель. Во сне бредил, упоминал «карты», «червонцы»…
— А рысь или Старорусскую божью матерь не упоминал?
— Нет, не слышала. — Мадам Шур прищурилась и перевела взгляд на угол комнаты, где висела большая икона, освещенная лампадным фитильком. — Скажите, пожалуйста, это верно, что нашу чудотворную хотят передать в музей?
— Болтовня, гражданочка. — Сеня подошел к беломраморному камину и наклонился к хозяйке, сидевшей на мягком стуле: — А кто вам сказал насчет изъятия иконы? Жгловский?
— Ни-ни! На базаре услышала и сообщила об этом Георгию Осиповичу. Он, безбожник, обрадовался и, простите, плюнул: «Туда и дорога ей, шедевру древности…»
— Так и сказал: «шедевру древности»?
— Представьте! О живописи он говорил, как Сварог! Мечтал в Руссе открыть мастерскую. — Мадам Шур блеснула серьгами. — Оставил на хранение портрет чернобровой девушки. По-моему, это его кисти…
Хозяйка открыла дверь спальни. Пахнуло угаром. Свет электрической люстры ударил на белый камин. В соседней комнате Сеня увидел диван со множеством разных подушечек и гитару с ярким бантом.
Рассматривая небольшой портрет чернобровой девушки, Сеня вдруг смекнул, что Ерш вполне мог намалевать богоматерь на фанерных листах. Чекист распахнул окно, подозвал Добротину и передал ей портрет девушки:
— Люба, лети к Сварогу и по пути прихвати фанерные иконы. Пусть он сличит. Чуешь?
Он любовно подмигнул ей и повернулся к хозяйке:
— Не волнуйтесь! Вернем в целости-сохранности, — показал два пальца, — и портрет, и духи…
Он взял с туалета малюсенький флакончик с круглой стеклянной пробочкой, оставил хозяйке расписку и предупредил:
— Если матрос внезапно нагрянет, запомните-запишите наш адрес — Крестецкая, шестьдесят один, а телефон — двести двадцать три. До скорой встречи!..
Не успел Сеня выйти на крыльцо, как ему навстречу — младший Рогов. В расстегнутом пальто, без шапки, запыхавшийся…
— Здесь Ланская?
— Всю квартиру осмотрел: одна мадам-хозяйка…
— Врешь! — Карп схватил чекиста за грудь. — От тебя несет ее духами!
Увидев флакончик с парижской этикеткой, младший Рогов хотел вырвать его из рук чекиста:
— Мой! Клянусь, мой!
— Откуда твой, Карпуша-Рогуша?
— От питерского матроса. Я обштопал его на бильярде.
— Рыжего, желтоглазого?
Карп взглянул на особняк:
— Ланская с ним?!
— Повторяю, ни Ланской, ни матроса…
В окне появилась голова мадам Шур. Младший Рогов метнулся к ней:
— Вероника Витальевна, где Тамара?
— Не знаю, милый. Вчера в соборе, на клиросе, она сказала, что поет последний раз, что надолго покинет Руссу…
— С кем? С матросом?
— Боюсь ввести вас в заблуждение, но мой жилец как-то возмечтался: «Эх, я бы с ней на край света!»