— Помогите мне, граф, — начал Жарков. — Я верю вам, но не понимаю ни вас, ни себя.
— Дорогой друг, вы хотите служить России?
— Я верен присяге! — отчеканил Жарков и, не сдержавшись, добавил, правда, не для того, чтобы лишний раз уколоть Игнатьева — «красного графа», не пожелавшего отдать двести миллионов франков, лежавших на депоненте во французских банках, на «белое дело»: — Честь офицера прежде всего!
— И для меня, штабс-капитан, — сухо проговорил Игнатьев. — Я тоже присягаю один раз.
— Простите, но я не верю вам, граф.
— Понимаю. Мнение эмигрантских кругов, продавших Отечество, меня не интересует. Я присягал России, Жарков, — голос Алексея Алексеевича несколько смягчился, — России! И честно выполняю свой воинский долг.
— За веру, царя и Отечество?
— Да, пока Отечество признавало или терпело царя и веру… Потом, царей ведь было много, а Россия одна. И если народ сверг глупого царя и не хочет верить в жестокосердного и несправедливого бога, благословляющего русское оружие против немцев, а германское оружие — против русских, то остается одна истинная святыня — Отечество. Оно существовало и во времена поклонения идолам, и в те далекие годы, когда самого слова «царь» не существовало в славянском языке. А ваши предки, Жарков, казаки, просто бежали и от веры, которую им навязывали, и от крепостного права, и от царя, норовившего надеть на шею народную ярмо потяжелее…
Несколько шагов они шли молча, и, подойдя к скамье, Игнатьев сел, поставив меж ног изящную трость, на которую опирался, словно на эфес сабли. Жарков присел рядом.
— Я не считаю наш разговор оконченным, — мягко проговорил Алексей Алексеевич. — Вы военный инженер, русский. Найдите самостоятельное решение, если хотите служить Отечеству.
И он пошел по дорожке, стройный, подтянутый. На нем даже штатский костюм сидел будто мундир.
Позже Жарков встретил Базова и сумел убедить его в искренности своих намерений послужить России.
И вот столько лет ждал он встречи с посланцем Родины, а потом сам приехал инкогнито в Россию. Стоит на берегу родного тихого Дона и верит и не верит, что это не сон. И желая убедиться, что это явь, Жарков обернулся и посмотрел на лежавшего в траве Борисова, встретился с ласковым взглядом его серых глаз.
Кнаппу и Фишеру удалось добиться совместной поездки представителя фирмы и представителя Электроимпорта по пущенным в строй и строящимся электростанциям, где монтировались турбины фирмы «Континенталь».
По пути «специалисты» заехали на Дон. Жарков хотел посетить родные места и поклониться праху родных. Уже неделю проживали они с другом юности Борисовым в донской станице. Ждали нарочного с известиями от Базова.
…Рано утром Жарков отправился на Дон купаться. Долго плавал в прозрачной холодной воде, чувствуя, как тело наливается бодростью и энергией.
Повернув голову вправо, Жарков вдруг увидел бегущего к Дону Борисова. Выбрался на берег и, поджидая его, лег на песок.
— Миша, положение изменилось. Мы не сможем поехать к тебе на хутор, — сообщил запыхавшийся Борисов. — Надо отправляться на Урал.
— Как, что случилось? — побледнел Жарков. — Неужели я не увижу родных, даже матери? Они ведь совсем рядом! Осталось каких-нибудь семьдесят верст.
— Ехать сейчас нельзя, Миша, иначе будет провал. Тебя там узнают.
— Как и кто? Расскажи толком.
— Только что с нарочным получено предупреждение от Базова. Оказывается, на хутор вернулись два казака. Были на заработках, на Урале. Сейчас работают в колхозе. Они служили в русском экспедиционном корпусе в Париже и тебя хорошо знают. Если явишься на хутор — встречи не миновать. Уполномоченный района расспрашивал их о тебе. Они возмущались: «Подался к немцам». Так что сам понимаешь: ехать сейчас никак нельзя. А с матерью непременно повидаешься в Москве — Базов обещал. Не расстраивайся ты так, ночью будем проезжать твой хутор — увидишь свои родные места. Ладно?
Жарков промолчал, стиснул зубы и бросился в воду, в родной Дон. Долго плавал, успокаивая больно сжавшееся сердце. Борисов терпеливо ждал на берегу. Он понимал, как тяжело сейчас его другу. Когда Жарков выбрался на берег, они молча отправились в станицу.
В этот вечер Базов освободился сравнительно рано, едва упали быстрые сентябрьские сумерки. Он вышел на бульвар. В кронах лип золотились блеклые пряди паутины. Листья бились по-осеннему звонко. Может быть, это последний погожий вечер с розовыми облаками, похожими на гигантские пирожные, а потом зарядят бесконечные дожди. В такой вечер хотелось вдыхать полной грудью прохладный воздух, а не табачный дым. Базов давно заметил, что на улице, на рыбалке или на охоте даже заядлые курильщики «смолят» меньше и как бы нехотя.