Когда Бухбанд вышел, председатель чека подсел к Гетманову:
— Значит, прибыл. Это хорошо. Люди нам нужны. Дел невпроворот, а кадры — не ахти. Правда, губком идет навстречу. Дал троих парней с партийной и хозработы. Да вот и Бухбанд хорошо помогает. На Урале воевал, комиссарил. Из-под расстрела у Колчака ушел.
Бывший рабочий, возглавивший по приказу партии борьбу с контрреволюцией в губернии, Долгирев говорил быстро, коротко, словно обрывал фразу на полуслове. Он легко поднялся, прошел по кабинету и приоткрыл дверь.
— Накурили, как в преисподней, — расстегнул ворот, возвратился в массивное кресло и положил жилистые руки на зеленое, изъеденное молью сукно стола.
Яков смотрел на его осунувшееся лицо с нездоровой желтизной, глубоко запавшие глаза и думал о том, как сильно изменился Долгирев за эти два года.
Председатель перехватил его взгляд и усмехнулся:
— Что изучаешь, как невесту? Постарел?
И тут же перевел разговор.
— Рана не ноет?
— Я уже забыл о ней.
— Такое не забывается. Паек получил?
— Не успел. Я сразу сюда…
— Ладно, слушай обстановку. — Долгирев откинул со лба свисавшую русую прядь, снова поднялся и зашагал по кабинету.
— Спокойной жизни тут тебе не видать. Назревает серьезное дело. Пока поедешь в Моздокское политбюро. Там сейчас самый горячий участок. Васищев объявился. Банду собрал человек в сто пятьдесят. Сейчас здесь секретарь политбюро. Получите у коменданта пулемет и поезжайте. Время дорого.
Долгирев глянул в окно.
— Тачанка их еще здесь.
Он подошел к телефону.
— Дай коменданта. Веролюбов? Моздокских придержи. С ними товарищ один поедет.
— Приедешь на место, — повернулся председатель к Гетманову, — поможешь ребятам. Там полуэскадрон Второй Блиновской кавдивизии. С Васищевым ему не справиться. Нужно создать отряд самообороны, пока чоновцев не подбросим. В станицах сплошь казачество, народ тяжелый. Если подымешь — помощь большая будет.
Из коридора донесся неясный шум, затем громкий срывающийся голос. Долгирев прислушался.
— Опять шумит! — сердито нахмурился он. — Представь себе, честный парень. На любое дело идет без рассуждений ради революции. Предан до конца. Но ведь у нас одной преданности мало. Ой как мало…
Долгирев взял Якова за локоть, вывел в коридор и подвел к кабинету следователя. Дверь была приоткрыта, и за нею во всю мощь грохотал луженый бас. Яков увидел у стола растерянного служащего и чекиста, выпрямившегося во весь свой могучий рост.
— Ты мне тут арапу не заправляй! Контра ты! Понял, нет? Руки покажь!
Задержанный оторопело смотрел на него. Сообразив, наконец, чего хочет следователь, быстро сунул руки вперед.
— Все тут ясно! — чекист ткнул пальцем в пухленькие ладошки. — Где ты видал у трудового класса такие руки? Брешешь! Тебя как контру ярую — каленым железом! Все! Точка! — От удара кулака, казалось, разлетится двухтумбовый стол.
Долгирев подождал, когда выведут арестованного, и тихо приказал конвоиру:
— Отведите к Запольскому. Пусть разберется спокойно и сам решит.
Он посторонился, пропуская тощую бабу с набитыми авоськами и двух взбудораженных теток, едва поспевающих за красноармейцем. Дверь снова осталась приоткрытой.
— Кто такие?
Женщины, перебивая друг друга, торопясь, начали рассказывать, как задержали эту злостную спекулянтку.
— Присосалась к рабочему классу? Кровь сосешь? Контра! — снова загремел бас.
Бабы присмирели, а спекулянтка, сорвав с головы платок, испуганно всхлипнула, заерзала на стуле и вдруг истошно заревела.
— Не реви! Слышь? Отвечай. Что торговала?
Тощая баба смолкла, бросила быстрый взгляд на чекиста и затараторила:
— Это кто спекулянт? Это кто же присосался? Ироды! Аспиды! Весь век маюсь, кусок на жизнь добываючи, и на тебе! Контра. Это ты меня-то контрой? Не слухай их, брешут. Весь век тружусь…
И баба снова пустилась в рев.
— Замолчь! Руки покажь! Чего зенки-то таращишь? Руки!
Баба выронила авоськи.
— Вот тебе руки-то, гляди, на! — И снова запричитала: — Для детей ить стараюсь. Шестеро их. Голодные. Господи, и кто же защитит-то нас, горемычных…
— Брешет, — вмешались женщины. — Нету у нее детей. Кажный день спекулянтством занимается. Врет она все…
Чекист бросил на них строгий взгляд.
— Разберемся, гражданочки. Вы свободны.
Женщины вышли, а следователь помолчал, потер лоб и тихо сказал бабе с авоськами: