— Зачем так сильно? Значит, корову не уводили?
— Товарищ командир...
— Ваш командир на фронте воюет. А вы на Элек-Елани.
—Я же сказал вам... Не трогал я... Не трогал.
— Допустим, — Пирогов продолжал чиркать пером по столу. — В Сарапке давно были?
Якитов подумал. Пожал плечами.
— В начале войны. А так пути не было.
— А нынче? В июле?
— Я ж говорю, в начале войны.
— А в Муртайке?
— Мне туда нельзя. Отец там.
— Что у вас с ним произошло?
— Вам-то зачем знать? Это к делу не относится.
— Хорошо. А в Покровке, в Кочевне давно были?
— Не заходил я ни в одну деревню. Меня ж тут всякая собака знает.
— Однако вы не побежали куда-то. Поближе к дому прижались. Видимо, рассчитывали на встречи со знакомыми, родней.
— Куда ж мне бежать было? Здесь я знаю каждую дырку в ограде. Где орех растет, где козел ходит... Здесь не так одиноко... Вы ни когда не попадали так?..
— И не надеюсь в дальнейшем.
— В народе говорят: «От сумы и от тюрьмы не зарекайся». Я тоже считал, слава богу. Да черт не спит.
Пирогов ручку отложил.
— Вы действительно знаете здесь каждую дырку в ограде?
— Я ж здесь родился и вырос.
Помолчали. Якитов — глядя в пол перед собой. Пирогов — будто изучая его. «Тяжелое это состояние — понимать свое падение, понимать, что нет тебе оправдания. Ни в суде, ни среди людей».
Пирогов не испытывал облегчения оттого, что одно из дел, накопившихся у него, можно считать законченным, ибо, что бы ни говорил Якитов, как ни изворачивался здесь или на суде, факт его дезертирства не нуждался в доказательствах и будет составлять основу обвинения. Он даже поймал себя на мысли, что сочувствует немного Якитову, думая, что для полной справедливости неплохо посадить на скамью подсудимых и того брата или свата.
— Ладно, — Пирогов плотнее запахнул шинель. Его немного знобило. Наверное, от голода. — Подведем итоги на сегодня. Следите за моими словами и, если я что-то не так скажу, поправьте. Тут же поправьте, — обмакнул ручку в чернила, набросал на листе первый вопрос, протяжно произнося его при этом. — К преступлению на Элек-Елани вы не имеете отношения? (Пауза). Корову у Якитовой вы не брали? (Пауза). В деревни не заходили? (Пауза). Скрывались совсем один? (Пауза). Я ничего не перепутал?
Якитов молчал, глядя вниз.
— Я спрашиваю, ничего не перепутано в моих словах? Все, как вы говорили?
— Да.
Пирогов удовлетворенно кивнул, снова обмакнул перо.
— И ни с кем не встречались? Ни разу?
— Нет.
— Подумайте.
— Я знаю, что говорю.
— Тут вы мне перестали нравиться, — Корней Павлович отбросил в сердцах ручку. — Откуда у вас свежий табак? — вынул кисет, отобранный раньше у Якитова. — Табак-то недавно нарублен. Недавно засыпан в кисет. Два дня назад... Будете уверять, что под кедром нашли?
Ниточка эта, с кисетом, была тоньше человеческого волоса. Скажи, Якитов, что нашел, под тем самым кедром нашел, и не докажешь, что это не так. Ведь на горе близ Элек-Елани побывали те, которые машину остановили. Мог же преступник в сутолоке обронить курево.
— Я жду ясного ответа, Якитов.
— Дайте попить.
Корней Павлович неторопливо снял гранатообразную стеклянную пробку с горлышка графина, не выпуская ее из ладони, налил полный стакан воды, подвинул его Якитову.
— Значит, встречались, — сказал негромко, уверенно. — С кем?
Якитов выпил воду.
— Не знаю, — ответил.
— Вот как? То вас все районные собаки знают, а тут не узнали, и он их не узнал.
Якитов снова скосился на графин. Пирогов налил еще половину стакана, придержал в руке.
— Так я очень надеюсь на вас, Федор Григорьевич. Для вашей же пользы.
— Под Сыпучим Елбаном, — не сказал, а выдавил из себя, потянулся за стаканом. Корней Павлович долил его до краев. Но Якитов не стал пить много, только пригубил, поставил на место.
— Зачем вам знать все это? — спросил устало. — Я виноват лишь в одном. Зачем же собирать?
— Нашли?
— Дали.
— Значит, все-таки встречались? Как произошла встреча?
— Неделя тому. Просыпаюсь, мужик рядышком. Ноги калачом, сидит, на меня зенки уставил. Говорит: «Спи, не кусаюсь». Ну я, понятно, вскочил. Скалится: «Плохо дело. Зима на носу, а ты в рубище». Хочу облаять, не могу. Ружье перед ним. А у меня точно судорога в спину, в ноги. И бежать хочу — не шевельнуться. Как вскочил, так и стою бревном. Иди, говорит, покурим. Кисет достает. У меня в животе пусто, а на душе и того пуще. Не курил сколько. Ну, взял... Потом хлеба поел, картошки. К солнцу расстались. Ты, говорит, жди меня каждое утро здесь. Да не очень распространяйся — ружье не регистрированное. Табак оставил, бумагу, кресало вот и утек.