— Так и ушел? Все оставил и ушел? И не обещал еще встретиться? И не спросил, как звать? Спросил?
— Нет.
— Чего ж ему спрашивать. Вы ж знакомы.
Якитов не отрицал, не соглашался.
— Чем он вас пугал?
— У меня двое маленьких...
— Вот даже как!
— Больше я не видал его.
— Сколько ему лет?
— Да за шестьдесят. Борода лопатой. А там кто его знает. Крепкий мужик.
— Нарисуй-ка место, — Пирогов придвинул листок бумаги.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
КАТЕГОРИЧНОСТЬ экспертов из НТО обязывала потребовать у Козазаева объяснения. А Корней Павлович медлил. Ведь такая точно бумага для самокруток оказалась у Якитова! И принес ее неизвестный бородач.
Пирогов бродил по перевалу, по Каменной седелке, таился сутками близ места, указанного Якитовым, в надежде натолкнуться на подозрительного бородача или его следы.
Но бородач не появлялся и, уходя последний раз, будто проплыл по воздуху.
А осень брала свое. На Семинском перевале лежал прочный снег, и однажды измученный Пирогов увидел, что сам наследил кругом, конечно, вспугнул бородача, если тот и появлялся здесь.
Плохо скрывая досаду, Корней Павлович, едва вернулся в Анкудай, тотчас приказал вызвать Козазаева в отдел и собственноручно написал повестку...
«Итак, — рассуждал он, ожидая Павла, — бородач не пришел на свидание с Якитовым. Значит, сначала рассмотрев в Федоре одного поля ягоду и решив положить его в свой кузов, неизвестный вдруг что-то заподозрил и скрылся.
Что же вспугнуло его? Якитов не помнил, чтобы они договорились о времени встречи. Бородач не хотел рисковать и надеялся отыскать Федора, когда захочет этого сам. Очевидно, он рассчитывал понаблюдать за встреченным издалека, увериться в его безысходности и только потом приблизить к себе.
Может, он узнал об аресте Якитова, что вполне вероятно, если идти от первой версии. Присмотревшись к Федору, неизвестный увидел, как тот завернул в село и долго не возвращается. Узнали, принес ли повинную — для бородача означало разоблачение, и он залег в нору, приготовленную под зимовье.
Конечно, все это лишь предположения, удручающе правильные, логичные, но именно тем и тревожные. Все здесь получалось как по-писаному, и только оставалось расшифровать действующих лиц. Одним из них был неизвестный бородач с Семинского перевала. Вторым...
Корней Павлович прикрыл глаза, вспоминая встречу с Козазаевым, каждое его движение, голос, чуть взвинченный, вызывающий тон. Тогда Пирогов объяснял эту заносчивость сознанием превосходства фронтовика перед тыловым лейтенантом, живущим среди стариков и баб.
А что, если история с Якитовым...
КОЗАЗАЕВ вошел, шумно бухая сапогами. Корней Павлович слышал, как он замедлил шаг против дежурной, гоготнул и затопал дальше. После случая с Якитовым Пирогов дважды проведывал Павла дома и между ними обозначились простецкие отношения.
Ступив в кабинет, Козазаев вскинул здоровую левую руку к виску, но, взглянув на сидевшего за столом лейтенанта, почувствовал его нерасположение к трепу и погасил дурашливые искорки в глазах.
Пирогов молча кивнул на приветствие, взглядом указал на стул. Павел настороженно сел.
— Чего сердитый такой, лейтенант? — спросил без всякого интереса. — Повестку ахнул, весь дом переполошил.
— Дело к тебе особой важности, — медленно начал Корней Павлович. — Три недели назад на повороте в Ыло были убиты мужчина и женщина...
Пирогов сделал паузу и так же, не выдавая интереса к поведению Павла, смотрел перед собой.
— Слышал, вся деревня об этом гудит, — отозвался Павел. Тишина паузы усиливала его настороженность.
— Тем лучше, значит, для тебя это не открытие. Так вот, убийцы скрылись, замели следы, но все-таки оставили важную улику...
— Мой адрес... — иронично уточнил Павел. Медлительность Пирогова, с какой тот начинал разговор, видимо, действовала ему на нервы.
— Окурок...
— И что из этого?
— А вот что...
Корней Павлович потянул ящик стола, достал телеграмму научно-технического отдела.
— Взгляни.
Козазаев привстал, по-жеребячьи изогнул шею: телеграмма слегка вздрагивала в руках Пирогова, а главное, была «вверх ногами».
— Ну и что? — спросил он, садясь на место.
— Второй листок бумаги был твоим.
— Моим?
— Может, я не так выразился. Второй листок был из твоего кармана.