ЗА ОКНОМ небо начинало синеть, отрываться от вершин гор. Пирогов протянул руку к патронам, помедлил и быстрым щелчком «расстрелял» их один за одним. «Кайноки» раскатились широким веером.
Корней Павлович поднялся, собрал у печи четыре стула в ряд, на один бросил свернутую шинель, снял сапоги. До утра оставалось часа полтора-два.
...Ему приснилось, что он на войне. Кругом почему-то жуткая тишина, но он знает, что идет война. И вон того страшного немца с усиками, закрученными вверх, как у русского приказчика, надо свалить немедленно, иначе случится непоправимое. Он, Корней, нажимает на спусковой крючок винтовки, но немец идет и уголком рта ухмыляется, а один ус его лезет вверх, почти к глазу. «Ах, ты так!» — кричит Пирогов и пробует подняться навстречу. Но земля вдруг обламывается под ногами, и он едва удерживается на краю пропасти. А немец — вот он, смотрит незрячими глазами, кривится в усмешке и склоняется к уху: «Чего ж ты?..» Нет под Пироговым твердого упора. Не может он освободить руки, чтобы схватить пришельца за усы. А там — один путь, под кручу. Нет, не может, хоть плачь.
И так велико было его отчаяние, что он вдруг проснулся. Минуту лежал, уставясь в посветлевший потолок. Скосил глаза на окно. За ним начинался день. Из дежурки раздавались голоса.
Обувшись и повесив шинель, Корней Павлович виновато потоптался у печки, водой из графина промыл глаза, лишь потом вышел в коридор.
— Товарищ лейтенант, — вытянулась дежурная, — за время дежурства...
— Знаю! — перебил Пирогов.
На стуле против барьера сидел угрюмый старик и глядел куда-то в пространство.
Корней Павлович взял из рук девушки журнал, хотел вернуться назад, но снова глянул на деда.
— Извините, вы ко мне?
— К кому же еще?
— Заходите.
Старик поднялся и, шаркая пимами, пошел за Пироговым.
В кабинете он несколько сбросил суровость.
— Из Ыло я. Потапов Андриян Иванович. Спроси такого, все знают. К тебе по делу.
— Садитесь.
— Постою. Вопрос у меня, — ребром ладони дед рубанул воздух перед собой. — Может, у нашей власти силов не осталось порядок содержать? Или за большими заботами до малого руки не доходят? А тем временем погань на свет лезет, шалит в деревне почем зря. Овечку увели позавчера. У Семена Игнатьевича неделю назад — тоже. У солдатки Марьи одеялу с забору сняли. Повесила проветрить, а его — того. А у Федора, нашего председателя, яму с картошкой разрыли. Шалят, паскудники. Как бы худу не быть. Мало мужиков осталось по судам ходить-то. Могут голову отвернуть.
— Погодите. Что вас в отдел привело?
— Как же так? Шалят лихие людишки, говорю. Вот старики и собираются подкараулить. И уж коль поймают, быть худу. В старое время тут без милиции обходились и воров не было.
— Не торопитесь. Давайте по-порядку. Значит, вы из Ыло, — Корней Павлович достал карту района. Старик недоуменно следил, как он, расстилая, разглаживал ее на столе. — В Ыло... Это Пуехта, тут Анкудай. Еще раз уточним: яму, значит, разрыли, овец увели. Одеяло...
— Ага. Перед войной справила. Новое, считай. Только повесила, и — на тебе, как корова слизала. Среди бела дня.
— Прямо среди белого дня?
— А чего ж! Пусто днем в деревне. Старухи да дети. Остальные — кто лес валит, кто в поездке — кожи повез. Две бригады кошары строят в часе ходьбы... Пусто в деревне. Тут паскудник и шарит.
— Свой кто-нибудь?
— Навряд. Свой знает, что за такое бывает.
— Кто же тогда?
— Кабы знать. Объявился в округе. Ребятня сказывает, в Желтом распадке видели чужого.
— Где это? — Пирогов поспешно подвинул карту.
— Этого я не понимаю, — отмахнулся старик, — однако скажу, Желтый распадок: камень голый, ветер там сквозит. Пойдешь распадком, никакого интересу. В гору упрешься. А от нее другой распадок по левую руку.
— В Пуехту?
— В Пуехту, — несколько озадаченно подтвердил старик.
— И дальше?
— А чего дальше-то? Не было случая в даль забираться. Сказывают, в обход горы есть ход, да не удобный. Камень и бурелом сверху. Наши туда особо не суются.
— Вот так? — Корней Павлович нарисовал карандашом вилку, два зубца в Ыло и Пуехту. Длинный конец, сделав зигзаг, потянулся вдоль хребта.
— Похоже, — согласился Потапов, понизив голос. — Думаешь, тут паскудник прячется?