— Как же туда пройти?
— Ежели скрытно надо, заходи от Святого ключика вдоль речки, до первого распадка. Там лесок по дну, а склоны голые...
— Лесок, говорите?
— Лесо-ок. С тех пор — ежели Егора не было, красиво, думаю, там теперь.
— Кто такой Егор, извините?
Старик кивнул понимающе.
— Это мы называем, когда река до дна промерзает. А в верховьях вода скапливается, ледяные коросты намораживает. Во! — Он повел взглядом от пола до потолка и обратно. — И вот однажды течет все это. Ох, течет, не приведи рядом оказаться.
— Понятно. Был Лесок и — сплыл... Ну, а трава, дрова и прочее... Есть?
— Этого добра в две руки не взять. Склон-то отчего голый? Круто — раз, дерна — во! Два, — Трофим Сидоркин сложил два пальца. — А под дерном камень уступами со щелями. Мох... На нем дерево начинает расти. В руку, а то и больше вымахает и не удерживает себя. Вместе с дерном вниз летит. Лиственница все больше... Мы из того леса жилье собирали... Костер жгли.
— Шалаши ставили, аилы? — спросил Пирогов.
— Аилы ставили. Две землянки отрыли. Не отрыли даже, а скорее прикрыли. Были такие ямы. Мы почистили их, лесу накидали. Сверху камня, земли. Дело к осени шло. Даже печь выложили.
— Долго сидели?
— Не. Тут вскоре объявился красный полк. Белые ушли.
— Не припомните, кто из анкудайских был еще в отряде?
— Как же, — старик обиделся. — Всех помню. Чтоб не соврать: двадцать, как один.
— А Сахаров? Сахаров был среди вас?
— Этот-то? — старик кивнул за окно. Он знал о бегстве Сахарова, о стрельбе, хотя, пожалуй, и не догадывался, чем они вызваны. — А как же? Тоже был.
Получалась сплошная чертовщина. Сахаров — бывший партизан, и Сахаров укрывает дезертиров, ведет опасную игру с Пироговым, тем самым выдавая какое-то нетерпение.
— Не помните, как Сахаров появился в отряде?
Старик помедлил, виновато отвел взгляд, зачем-то оглянулся на Козазаева.
— Хоть убей, едят тя мухи... Сам он не анкудайский. Из Тюн-гура. Или Усть-Кана. Тоже не знаю. К нам он пришел... Да, мы уже в Шепалино сбегали. Тут где-то...
— А потом?
— А потом — чо? Красная Армия! Мы, кто постарше, по домам. Молодых служить призвали... Нет, не помню, а врать не хочу.
— Большое спасибо на том, — кивнул Пирогов. У него не оставалось сомнения: Сахаров, зная место труднодоступной, сносно оборудованной партизанской базы, воспользовался ею для зимовки дружков, а теперь и сам ушел туда.
«Но ведь он знает, что в селе остались люди, не хуже его помнящие о лагере... — вдруг подумал Корней Павлович. — Что если я ухватился за ложное направление?.. Если все не так? Но кабарга шла распадком, о котором толкует старик. Именно там ее дважды подстрелили из обреза или карабина...»
Трофим Сидоркин терпеливо ждал, когда Пирогов обдумает следующий вопрос. Худое лицо его, с белой негустой щетиной по щекам выражало готовность вспоминать хоть до вечера.
— После войны Сахаров сразу осел в Анкудае?
— Да ведь как сказать. Кабы знать тогда.
Старик остерегался напраслины. И в самом деле, придет ли в голову честному человеку присматриваться к окружающим, запоминать их.
— Ладно, это уже дело второе. Если разрешите, мы к вам еще при случае обратимся.
— В любой раз. То ж денег не стоит.
Пирогов записал со слов Трофима Сидоркина несколько адресов бывших партизан, попрощался за руку. Старик уважительно склонил голову, уже пошел к двери, но вдруг остановился.
— Ежели нужда за душу возьмет, соберу партизан, тех, кто не на фронте. Всем скопом и проведем. Да и помощь, вижу, тебе не в тягость. Ты бы не темнил, едят тя мухи. А все как есть...
Под вечер Пирогов связался с областным управлением, просил помочь выяснить личность Сахарова.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
— ТЫ СОШЕЛ с ума, — возмутился председатель исполкома. Серое в морщинах лицо побледнело. — Якитов дезертир! Он предатель! Ты понимаешь? Якитов — предатель! Его военно-полевой суд судить будет! А ты... Что я скажу людям? Нет, как ты думаешь объяснить людям наше решение?.. Триста семей фронтовиков нуждаются в ежедневной помощи. И вдруг, — на тебе, — помощь Якитовой!
— У нее двое пацанов, — напомнил Корней Павлович. — Трех и пяти лет. И они не виноваты, что отец у них...
— Ты мне с детьми в глаза не лезь. У Ивана Вагонова — трое. У Федора Бодюрова — четверо. У Авдея пятеро по лавкам.
— Знаю. И все-таки я прошу. Люди правильно нас поймут. Даже похвалят. Нельзя мстить детям за проступки их отцов.