В кабинет без стука вошел секретарь. Председатель сделал знак рукой — занят, но тот, уставясь в пол, засеменил через кабинет, держа перед собой тонкую коричневую папку с документами.
— Ладно, — Пирогов поднялся. — Сам придумаю.
Председателя эти слова не задели.
— Это как же, если не секрет?
— Придумаю, — упрямо повторил Корней Павлович. — Я пойду. Дел куча.
Он пробежал по коридору, хлопнул входной дверью. На крыльце остановился. А что он, собственно, может придумать? Какие у него фонды? Какие запасы? Но слово — не воробей...
Он пошел в райотдел. Свежий снежок поскрипывал под сапогами: рап-рап-арап! Точно — арап! Миленькое дело — обо-й-дусь, придумаю! Заносит тебя, Пирогов. Заносит непонятно куда. Или вообразил себя большим начальником, или нервы напряжены до предела?
У ХЛЕБНОГО магазина стояла очередь. Человек пятьдесят. Старики, старухи, дети. С дерматиновыми хозяйственными сумками, холщевыми торбами. Скучая, очередь разглядывала идущего милиционера.
Пирогов прибавил шагу, но тут от высокой завалинки отделился прямой, как кол старик и направился ему наперерез.
— Добрый день, товарищ начальник, — сказал низким голосом.
— Здравствуйте, — Корней Павлович остановился. Старик взял его за рукав — дальше, дальше от чужих ушей,
— Трофим Сидоркин сказывал, очень интересуетесь старым лагерем партизанским.
— Извините, кто вы?
— Ефим Логунов.
— Логунов? Ло-гу-нов, — Пирогов отвел взгляд, припоминая список, составленный со слов Трофима Сидоркина. В нем не было фамилии Логунова. Это уж точно. — Еще раз извините, мы не знакомы.
— Вас-то я знаю. А вы меня... — старик пожал плечами, продолжая уводить Корнея Павловича от очереди. — Вам-то уж как всех знать.
— У вас ко мне есть срочное дело?
Логунов помялся, оглянулся на людей.
— Я из тех, кто зачинал этот лагерь. Из партизан я.
«Возможно», — подумал Пирогов. Трофим Сидоркин назвал четыре фамилии. Корней Павлович и не настаивал, чтобы он вспоминал всех.
— Ох, погоревали мы тогда, — продолжал Ефим Логунов. — Одна страхота. Не приведи бог такому повториться.
— Вы помните место?
— А как же! От Святого ключа четыре часа хорошего ходу. По речке.
— Вы сможете пойти со мной сейчас? В отдел? Записать показания.
— Не! — старик оглянулся на очередь. — У меня четвертый номер. А сказывают, хлеб уже отгружают, скоро привезут.
— У вас есть еще что сообщить?
— Да нет... Так я. Заходить от Храбровки надо, факт. Сидоркин верно рассудил. Речки держаться надо. Она не замерзает до января. А теплой зимой и вообще не становится... Вот здесь, что хотел я... Память дырявая стала... Да! Осенью... Уже снег выпал... Беда у нас приключилась. Загадка такая... Там пещера есть. Так мы в той пещере пост держали. Караул, по-военному... И вот осенью исчез за ночь караульный. Ушел. И ведь не просто сбег, а пулемет с собой прихватил. Был у нас один, «Льюис» прозывался. С кругляком над стволом... Так вот, проснулись — ни караульного, ни пулемета. Думаем себе, — домой, собака, подался. К бабе. Так на кой ляд пулемет упер? Мы без него как цыплята голые остались: пять винтовок, два нагана, шашка и десяток пик самодельных. Придет взвод белых, голыми руками в мешок соберет... Послали мы одного, Ильку Федорова, в село. Наказали: разыщи, морду набей, пулемент верни. Пошел Илька и не возвратился. Послали Силантия Бострюка. Степенный мужик был. И тот не возвратился. Ну, думаем, спасаться надо. А тут слух дошел — трактом идет товарища Беляева полк. Двести тридцать четвертый. Маловершинский полк Красной Армии. Тут и мы осмелели... Как Анкудай взяли, так мы сразу в дом к беглецу. А им там не пахнет. Не было его. Ни одного часа. Баба божится, сама Голосит: убили-и... И Ильку, и Силантия убили. Только этих-то — белые. В деревне на улице их взяли. Одного, потом другого. А Васька — как в омут головой. Так его и не видали с тех пор. Дети без отца выросли.
«Вот и у Якитова без отца вырастут. У многих нынче — без отца», — подумал Пирогов. Будучи в плохом настроении, он никак не мог взять в толк, зачем его остановил старик.
— Вот ведь загадка. Правда? Пропал человек, — заключил Логунов.
И тут очередь оживилась. Из-за угла вывернула повозка с голубым ларем. Ее сопровождали мальчишки — как всегда шумные, везде поспевающие.
— Везут! Везу-ут! — орали они, скача и размахивая руками.
— Ну, я пошел, — засуетился старик.
Пирогов кивнул на прощание.
«Причем тут пулемет и вся эта история двадцатилетней давности? Нам своих загадок на пальцах не уложить...»