Варвара зарумянилась. Застеснялась откровенного разговора. Но и Пирогов, и Козазаев, в первую очередь, увидели в стеснении ее, затянувшемся молчании согласие. Павел облегченно вздохнул. Сказал, выручая подругу:
— Ты, лейтенант, как сваха, ей-богу! Только зачем же ей отпуск давать... Согласен я. Планируй там, чтоб на двоих, — взглядом показал на Варвару.
Корней Павлович знаком позвал солдата идти за ним, распахнул дверь кабинету. Павел, пожимая плечами и оглядываясь на дежурную, ступил через порожек и сел на предложенный стул.
— Я занят, — сказал Пирогов дежурной, закрывая дверь.
Козазаев сидел, широко развернув плечи, во взгляде появилась деловая сосредоточенность.
Корней Павлович прошел мимо него, взвешивая все «за» и «против» неожиданной идеи, остановился у стола, присел на уголок.
— Боевые, говоришь, раны?
— Не на печке...
Помолчали. Раненый насторожился. Пирогов не знал, как расположить его к откровенности.
— А меня не берут, — вдруг признался Корней Павлович, и на секунду задумавшись, со вздохом произнес: — Три рапорта написал. Все в управлении лежат.
— Ну-у? — посочувствовал боец. — Или ворье держит?
— И ворье.
— Кто ж ворует-то, бабы?
— Если бы бабы, а то мужики.
— Вот гады! — в искреннем возмущении солдат качнул раненой рукой. — Мы там головы под мины суем, а они...
— Не велика новость, но говорю, что есть, — Корней Павлович насупился. — А у меня восемь девок, один я.
Кивнул на дверь, где совсем уж некстати дежурная пробовала какую-то песенку.
— Могу я послать ее на задержание преступников?
Павел тревожно свел брови:
— Неважные у тебя, начальник, дела.
— Это с одной стороны, — продолжал Пирогов. — Жалко девчат. А с другой — если не прижать тех сволочей, не дадут они людям покоя. Хоть — круть, хоть — верть.
Козазаев неторопливо вынул из кармана брюк кисет, привычно, одной левой распустил тесьму.
— А зачем ты мне все это рассказываешь? — спросил вдруг. — Точно я дурак какой, ничего не понимаю, или гадина, что не хочет понять. Валяй дело.
Присев на край стола, Корней Павлович собрался было в деталях выложить свой план, как вдруг увидел листок бумаги для самокрутки в пальцах солдата. В уголке его парой блошек темнели цифры страницы. Выше, через белое поле шли строчки узких, точь-в-точь как на «бычке», букв.
Неужели?
Он даже поморщился от своей поспешности: сходство шрифта ни о чем не говорит. А то, что книги часто идут на самокрутки и пыжи, вполне естественно — не хватает газет.
— Так ведь приказать я тебе не могу, — рассеянно заговорил Пирогов. — Сам-то когда сможешь? Чтоб я мог рассчитывать на тебя полностью. Дело наше не простое, а ты больной...
Солдат покусал краешек бумаги, послюнявил, прижал самокрутку к подвешенной руке, ловко склеил, сунул в рот. Корней Павлович внимательно проследил за его действиями, силясь заглянуть под цветастый платок. В какое-то мгновение он утратил интерес к своему предложению. Книжный лист со строчками узких букв гипнотизировал, отгораживал от всего прочего.
— Подумать дашь? — сказал Козазаев.
— Конечно. Такие вопросы не решаются с наскока. Три дня хватит?
— Пожалуй!
Козазаев поднялся, чутьем поняв, что разговор почему-то не получился.
— Вы, товарищ лейтенант, — Козазаев перешел на «вы», — не сердитесь на меня. Подружка она моя, Варька-то, — кивнул на дверь. — До армии еще дружили. Не война — под одной крышей жили бы теперь.
— Да, да... Понимаю...
Корней Павлович вплотную подошел к солдату. Так и подмывало спросить о бумаге прямо. Снизу вверх глянул в открытые глаза, потом на самокрутку.
С ума сойдешь!
Солдат проследил за его взглядом, понял по-своему.
— Курить?
— Если не жалко.
— Бери, — протянул он кисет.
Корней Павлович вынул сложенную книжкой бумагу, оторвал листок, зацепил щепоть махорки.
— Бийская?
— Она.
Хотел напомнить, что ждет через три дня, но передумал. Вынул из стола желтую полоску от «бычка». Бумага была толстоватая. Такая, свернутая в самокрутку, сильно обжигает язык и нёбо. Свежий лоскут тоже был толстоват и упруг.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В ИСПОЛКОМЕ не сказали ни да ни нет: без председателя вопросы безвозмездной помощи никто не хотел брать на себя, а председатель уехал в область и когда вернется, — одним попутным шоферам известно. Не каждый день идут некогда бойким трактом машины. Все они теперь там, где нужнее армии. Невоенный народ на гужтранспорт — в таратайки, в санки пересаживается, из стаек и сеней отцовские, дедовские седла из-под рухляди достает. По району председатель в легком ходке да верхом ездит. Вызвали в область, не устоял, тиснулся третьим в кабину расхлябанного почтовика с газовыми колонками у переднего борта.